– Странно… Ведь ты еще ничего не метил!

В сопровождении волка Светлана спустилась в Золотую палату. Пир продолжался, хотя половина мест за столами опустела. Волк, которого она назвала Мраком, посмотрел на нее вопросительно. Светлана прошептала горько:

– И ты заметил? Они разбрелись по дворцу.

Волк потерся о ее ногу. Светлана почесала за оттопыренным ухом, мохнатым и теплым, объяснила:

– Присматриваются, где моя стража. Это может произойти сегодня ночью.

Горный Волк и Руд сидели за одним столом. Лица были злые, спорили ожесточенно. Рядом с Рудом сидел Голик, что-то доказывал с жаром, дергал за рукав, а в глаза Горного Волка заглядывал искательно.

Светлана передернула плечами. Лицо постельничего не понравилось, обычное лисье выражение уступило место жадному нетерпению.

– Боги, – вырвалось у нее тихо, – а мне и поспорить не с кем! Уже с волком говорю…

Волк лизнул ей руку. За столами подняли головы, смотрели с вопросительной враждебностью. Горный Волк помахал рукой, взревел зычно:

– Тцаревна! Хромай сюда. Здесь еще осталось вино.

Руд и даже Голик ухмылялись. Светлана ощутила, как щеки заливает смертельная бледность. Хищники уже сговорились?

Ровным голосом она произнесла:

– Я прощаюсь с вами до завтра. А вы, дорогие гости, продолжайте честной пир.

Кто-то крикнул что-то вслед, но Светлана сделала усилие, чтобы не услышать. Доброго не скажут, а отвечать на обиды сил нет.

Слезы брызнули, когда переступила порог своих покоев. Яна бросилась раздевать, руки тряслись, сама взревела в голос, жалея добрую тцаревну. Волк лизал руки, Светлана обхватила его большую голову, прижала к груди, ее слезы падали ему на широкий лоб.

– Один ты у меня защитник…

От волка сильно пахло зеленью, живицей и почему-то муравьиной кислотой. От его тела шло мощное животное тепло, но он вздрагивал, косил на нее большим глазом, в котором желтизна быстро уступала кроваво-красному пламени.

– Иди, Яна, – велела она.

– Тцаревна, – сказала Яна, – дозволь остаться в твоих покоях. Тревожно что-то мне.

– Иди к себе, – велела Светлана уже строже. – Если услышишь шум, то запрись и не выходи. Поняла?

Яна упрямо покачала головой:

– Нет. Сюда могут ворваться плохие люди.

– А ты меня защитишь? – спросила Светлана с горькой улыбкой. – Иди. Иначе и ты погибнешь. Но сперва тебя испакостят… Иди! Я так велю.

Яна с недовольным вздохом удалилась в девичью. Светлана прислушалась, но щелчка засова не услышала. Верная служанка явно решила провести ночь без сна, стеречь ее сон.

– Бедолажка, – прошептала Светлана. – В таких делах слуги гибнут первыми.

Она забралась в постель, натянула одеяло до подбородка. Светильники наполняли спальню легким запахом благовоний. Все окна, кроме одного, плотно заперты ставнями, а самое маленькое перегорожено прутьями так плотно, что не пролезет и кулак. Оттуда струился густой теплый воздух ночи, который к утру станет чистым до прозрачности. Но доживет ли она до утра?

Волк покрутился, выбирая место, понюхал, а когда лег, грохнул костями так, будто устроился не на толстой медвежьей шкуре, а на голых досках. Она слышала, как он вздохнул, поерзал, почесался.

За толстой стеной словно бы кто-то скребся, потом ненадолго затихло, а когда зашуршало снова, то звук был странным и пугающим, будто кто-то грыз камень, как жук-древоточец грызет мебель.

– Мрак, – позвала она тихонько. – Мрак…

В слабом свете она увидела, как выросла черная горбатая тень, перешла на другую стену, страшно и пугающе переломившись. Его дыхание почувствовалось совсем рядом с постелью.

– Забирайся ко мне, – скомандовала она. – Ну же!.. Ляжешь мне на ноги… Что-то зябнут.

Волк почему-то колебался, словно чувствовал некую опасность. Светлана опустила руку, ощутила горячее дыхание. Горячий язык снова быстро лизнул ее пальцы. Она запустила их в густую шерсть, потянула к себе, приговаривая:

– Иди сюда… Не бойся… Я не кусаюсь… Прыгай в мою постель…

Волк упирался, но она все-таки затащила, он забился в самый угол, словно боясь то ли ее потревожить, то ли, что в самом деле покусает. Светлана уперла в него ноги, чувствуя голыми ступнями жесткую шерсть и блаженное животное тепло. Она сразу ощутила себя защищенной, а когда волк решился пошевелиться, лег поперек поверх ее ног, на ее губы впервые за последние дни вернулась улыбка.

Так, с улыбкой, она и заснула.

Мрак осторожно, замирая при каждом движении, сполз с постели. Сердце его рвалось, никогда так не хотелось остаться, чувствовать ее тепло, слышать ее ровное дыхание. Лишь иногда она начинала дышать чаще, словно убегала через темный лес, тоненько вскрикивала, и тогда он лизал ей ногу, и она сразу успокаивалась, даже улыбалась во сне.

Надо, сказал он себе в который раз. Ради ее счастья.

Он выждал, когда по ту сторону двери затихли шаги, приотворил, выскользнул, вильнул задом, закрывая за собой, и длинными неслышными прыжками унесся по коридору.

Дворец был полон запахов. Они говорили ему намного больше, чем глаза или слух. Глаза рисуют картинку, которая прямо перед ним, даже сзади ничего не видно, слух дает намного больше, в том числе даже то, что происходит за спиной или за углом, зато запахи ко всему этому рассказывают и то, что творилось на том или другом месте часом или даже сутками раньше, что в этот момент делается внизу на кухне, что за плотно затворенными дверьми любой комнаты, ибо нет таких дверей, чтобы не выпускали запахи…

Вскинув морду и понюхав воздух, он почти безошибочно мог сказать, сколько народу во дворце и где они. Эта картинка постоянно двигалась, смазывалась, то здесь, то там выступала особо ярко, а когда человек приближался достаточно близко, чуткие уши ловили его шаги, следили и оценивали, много узнавая по походке, когда он появлялся из-за угла или из дверей, тут уже глаза лишь дополняли картину последними штрихами.

И сейчас запахи точно подсказывали, кто сейчас и где. Он без помех спустился на два поверха ниже, затаился в нише, заслышав шаги. Двое слуг тащились, будто шли на казнь. Один тер кулаками глаза – явно только что разбудили, другой зевал с таким жутким завыванием, что Мрак едва удержался, чтобы не завыть в ответ.

– Хороший был стол, – сказал один, – да гости что-то жрут мало. А уж пьют совсем чуть-чуть.

– Думаешь, прямо сегодня и случится?

– Да, у нас уже и стража разбежалась. Всех можно взять голыми руками. Только два-три воеводы хранят верность, да с полдюжины стражей, что пьянствуют с Ховрахом.

– Ну, Ховраху море по колено. Не просыхает! Вряд ли понимает, что творится. А что на пиру мало едят да пьют, так это завтра же один Ховрах все смолотит и еще спросит: нет ли чего на обед?

– Ох, этот Ховрах, – сказал первый с отвращением. – Это еще тот гусь! Недавно я его застукал… Где бы ты думал? У себя дома! С моей женой.

– Ну-ну, – подбодрил второй.

– Захожу, а он сидит с нею за столом. Глаза у обоих хитрые-хитрые. А я и сам не последний дурак, сразу все понял. Не вытирая ног, бросился к полкам… Так и есть! Мой кувшин вина вылакали досуха!

– Да, это еще тот гусь.

Мрак выскользнул из тайника, не дожидаясь, когда их шаги затихнут. Он шел, принюхиваясь, когда сбоку из прохода показался толстый дружинник. Он был навеселе, пошатывался, обеими руками прижимал к груди кувшин. В кувшине булькало, острый нос Мрака уловил аромат неплохого вина. Половину лица дружинника занимали длинные усы, падающие на грудь. Вид у воина был устрашающий.

Он сказал сурово:

– Клянусь этим шрамом, что остался от меча несокрушимого Громобоя… А-а, волчок!.. Волчик… волчашка… Тю-тю-тю, лапочка!.. Хошь хлебнуть?

От него веяло дружелюбием, он был в состоянии любить и обнимать весь мир. Глаза смотрели навыкате, рожа красная, как натертая корой, даже усы казались веселыми. Он был явно единственным человеком, которого не тревожила своя судьба завтра.