– Рамейка, – сказал Мрак, он не стал садиться, чувствовал ком в горле. – Твой брат… Твой брат Заремба погиб.

Рамейка поднял на него мутный взор, в круглых хищных глазах появилось трезвое выражение.

– Заремба?..

– Да. Я нашел его умирающим.

Рамейка покачал головой, ухватил кувшин:

– Пить будешь?

– Нет, – ответил Мрак озадаченно. – Я на коне. Ты знаешь, кто убил твоего брата?

– Кто?

– Не артанцы, тех он побил. В спину ударил Бенаки, его бывший друг.

Рамейка покачал головой, в глазах была печаль. Голос стал глуше:

– Какого беса он дружил с этим Бенаки? Издали ж видно было, что дерьмо. Вот и додружился.

– Да, – повторил Мрак, не понимая, что сейчас будет. – Ударил в спину.

Рамейка выудил из-за пояса калиточку, высыпал на стол горсточку серебряных монет. Взревел зычно:

– Хозяин! Еще пива и бражки!.. Нет, подай лучше вина. У меня брата убили, всех зову на проводы удалой его души.

Из-за столов к нему с готовностью начали пересаживаться гуляки. Даже игроки, завидя горстку серебра, поспешно оставили кости, со своим столом придвинулись к горюющему брату.

Мрак, сбитый с толку, попятился, затем пожал плечами, пошел к выходу. Холодный воздух вечера освежил лицо – в душном помещении даже взопрел малость – в голове мысли пошли яснее. Если брат только и может что напиться, то надо передать перстень невесте Зарембы и поскорее ехать дальше, чтобы не видеть девичьих слез, не слышать горестного крика, не видеть бледного лица, из которого разом уйдет кровь, а глаза станут полными боли и муки.

Хатку, где жила Милена, он отыскал быстро, но девушки дома не оказалось. Парубки и подпарубки, что в поздний час стайками бродили по улице, указали в сторону околицы. Мрак, оставив коня на постоялом дворе, шел, пока не кончились дома. Луна светила слабо, часто пряталась за облаками. Он видел шепчущиеся парочки, до слуха доносились звуки поцелуев, жаркие вздохи, стыдливые смешки.

Уже вблизи леса, когда хотел было возвращаться, заметил на поваленном бревне обнявшуюся парочку. Они сидели спиной к нему, молодой парень обнимал за плечи девушку, ее коса уже была расплетена, а второй руки парня Мрак не увидел. Судя по тому, как хихикали и дергались, парень пытался засунуть руку ей за пазуху поглубже, а девушка со смехом противилась, выгибалась, но все же позволяла медленно продвигаться все дальше и дальше.

Мрак, нарочито топая, подошел ближе. Когда с неудовольствием оглянулись, сказал грубо, скрывая неловкость:

– Ребята, я ищу Милену. Кто-нибудь ее видел?

Парень посмотрел на девушку. Та с независимым видом пожала плечами:

– Меня зовут Милена. А что?

Мрак не поверил:

– Ты? Должна быть еще одна Милена. Невеста Зарембы.

– Это я его невеста, – сказала девушка. – А Заремба сейчас в поле. Он на заставе.

Мрак ощутил, как тяжелый ком в груди начал превращаться в горячий слиток металла. Стало тяжело и жарко. Он выдохнул с трудом:

– Уже… под заставой. Я сам похоронил его.

– Ты его убил? – спросила девушка. Она перевела взгляд на своего парня. Тот пожал плечами, на Мрака смотрел с недоумением.

Мрак вытащил перстень:

– Он велел передать. Сказал, что теперь свободна.

Парень при виде простого перстенька пренебрежительно фыркнул. Мрак перевел взор на пальцы девушки, где уже сверкали в слабом свете луны два колечка вдвое шире. И камушки там были крупнее. Милена небрежно опустила перстенек в кармашек на боку, пожала плечами:

– Невесте человека, который полжизни проводит в поле богатырском, надо быть предусмотрительной.

Парень посоветовал:

– Да ты надень. Два подарил я, один он, будет три.

Мрак отступил на шаг, горячая тяжесть стала огненной, пекла грудь изнутри. Тяжелая волна крови ударила в голову. Руки сами метнулись за рукоятью секиры. Ладони затрепетали от счастья, привычно ощутив ее недобрую тяжесть. Лунный свет мертво и страшно отразился на лезвии. Он представил, как с одного удара рассечет тело, как во все стороны брызнет кровь, будто со всего маху ударил по луже, на душе стало легче.

Парень и девушка застыли. Глаза вылезали из орбит, но что остановило Мрака в смертельном замахе, так это не страх, а непонимание на их лицах. И он вдруг усомнился, прав ли. Или так и принято в Куявии?

Руки ослабели. Он отступил на дрожащих ногах, сунул секиру в петлю, вытер мокрый лоб, весь в крупных градинах пота, отвернулся.

– Эк его, – услышал он за спиной дрожащий голос девушки. – Видать, тоже с застав… Порченый.

– Им тяжко, – сказал голос парня. – Потому все злые.

Мрак повернулся, уходил, сгорбившись и волоча ноги. Услышал, как в спину крикнул парень:

– Ежели переночевать или что… заходи в дом, что у колодца! Скажешь, Бенаки прислал.

Но Мрак уже уходил. В голове толклась тоскливая мысль: как просто было, когда мир спасали! Как просто!

В этом году лето выдалось длинное, осень тянулась и тянулась, хотя уже пора выпасть снегу, загулять метелям. Старики вспоминали, что такое случилось восемьдесят лет тому, когда сама природа пожалела бегущих из плена ратников Буслая Белое Крыло…

Разве что дни стали короче, но великий пир продолжался и ночами при свете факелов. Необходимый пир, ибо с воеводами лучше всего вести речь за обильно уставленным столом, как и со своевольными князьками, вождями племен, вожаками вольных дружин, главарями наемных отрядов.

Когда Мрак сел на коня и молча уехал, Светлана поздно вечером прибежала к Додону. Тот сидел на постели пьяный, как Ховрах, слуги раздевали его, а тцар капризно лягался, орал, что ему то прищемили волосы, то больно стригут ногти.

– Дядя, – сказала Светлана просительно. В ее чистых глазах были стыд и решимость. – Дядя… Я знаю, ты все равно можешь меня слушать и понимать.

– У меня голова трещит, – пожаловался Додон.

– У тебя будет трещать завтра, – уличила Светлана, – а сейчас ты просто прикидываешься! Дядя, наконец-то в тцарстве мир, на кордонах нет войн. Давно не было ни засухи, ни наводнений. Почему сейчас не можем просто жить счастливо?

– Счастливо, – протянул Додон насмешливо, по глазам племянницы понял, что выдал себя, нехотя сел на ложе, жестом выгнал всех из покоев. – Я уже сколько прожил, а еще не знаю, что это. У простолюдинов бывают хоть счастливые дни… в общем-то несчастной жизни, а у царской крови и того нет. По-твоему, жить счастливо – это выдать тебя за Иваша?

Она выпрямилась. Синие глаза смотрели прямо.

– Да!

Он покачал головой:

– Ты – царская кровь. А мы под прицелом тысяч глаз. А это то же самое, что тысячи стрел на туго натянутых луках. О нас говорят в народе, обсуждают каждое слово, каждый шаг. Если отвергли Мрака, то этот твой дудун должен быть не хлипше. Иначе нас засмеют, а от смеха над тцарем всего шажок до того, чтобы выволочь за бороду из терема! Да и тебя за дурость приставят разве что гусей пасти. Коров или овец не доверят. Чего будет стоить твое счастье?

Она отшатнулась. В глазах появилось подозрение.

– Дядя!.. Неужто и ему хочешь что-то поручить такое… такое… что под силу было только Мраку?

– А то и труднее, – кивнул тцар. Добавил предостерегающе: – Тысячи стрел! Все сорвутся с тетив, если народ увидит, что твой Иваш уступает Мраку. Что людям до того, каков он дудун? Песнями не оборонишь, не накормишь. Людям нужен защитник.

После долгого молчания она спросила подавленно:

– И что ему хочешь поручить?

– Да что-нибудь громкое, известное. На чем можно за один раз бессмертную славу заполучить. Чтоб второй раз уже с печи не слезать. Так и дудеть оттедова.

Ее глаза обшаривали его лицо.

– Ты уже придумал? Или Кажан подсказал?

– Нет, Кажан за твоего Иваша. Да это и понятно. С Ивашом никаких хлопот. Я сам придумал. Только и того, что молодильные яблоки и жар-птицу добыть. А тцаревну заморскую я не восхотел, так и объявим. Мол, твой Иваш готов был привезти, но у меня ты и так всем чудам на зависть.