Когда в ее покои пришел Иваш, она уже была строгой и чуточку надменной, глаза смотрели ясно. Бледные щеки чуть подрумянила.

– Опять за ним смотрела? – спросил он с порога.

– Он все еще страдает, – ответила она мертво.

– Лесной человек, – заметил он с сочувствием. – Они там слишком просты. Он не понимает, что ты – царская дочь. Ладно, пойдешь на встречу послов от тцаря Артании?

– Нет.

– Надо бы, – предостерег он. – Додон пьет, послов уже принимает Кажан, а то и вовсе Руцкарь… Опомниться не успеем, как они и тцарством завладеют! Додон хоть родной дядя!

Она молчала. Иваш встревожился: раньше тцаревна всегда пробуждалась, когда речь заходила о тцарстве, но жизнь в детинце научила многому – хлопнул в ладоши, в двери гурьбой повалили гусляры, скоморохи, ряженые девки с бубнами. Привели даже медведя на цепи, худого, с вытертой шерстью, покорные глаза закисли и слезились.

Иваш снова хлопнул в ладоши. Девки грянули в бубны, поплыли в хороводе. Светлана тут же поморщилась от визгливых голосов, усердно громких, кивком отправила за дверь. А гусляры, уже изготовившись, разом опустили пальцы на струны. Песню завели веселую, но вскоре даже без подсказки Иваша, только посматривая на тцаревну, незаметно перешли на песнь походную, суровую и печальную, любимую в народе, но почти незнаемую во дворце.

Светлана слушала, и вдруг без всякой причины перед глазами встала сгорбленная фигура, бредущая по горной дороге. И злой ветер треплет черные, как вороново крыло, волосы, ливень хлещет, бьет градом…

Песняры по ее жесту замолкли, лишь кобзарь еще некоторое время влюбленно перебирал струны, пока не вздрогнул от внезапно наступившей тишины.

– А? Что?

– Отдыхайте, – велела Светлана сдавленным голосом. Она чувствовала на себе удивленные и непонимающие взоры, в раздражении повторила: – Все свободны.

В комнате повисла напряженная тишина, как перед грозой. Песняры вскочили и, спеша и толкаясь, выскочили в коридор. Светлана замедленными движениями сняла с шеи драгоценное ожерелье. Иваш едва дышал, смотрел выпученными глазами.

– Тцаревна… что-то случилось?

– Да.

Она бросила его на пол. Жемчужная нитка лопнула, жемчужины раскатились по полу. Она пошла следом, наступила на ближайшую каблуком. Жемчужина с хрустом лопнула, рассыпалась в пыль. Иваш ахнул. Светлана со злым наслаждением давила драгоценные бусины, а когда остались только мелкие осколки, подошла к клетке с жар-птицей.

– Тцаревна! – воскликнул Иваш в панике. – Вспомни, сколько радости она тебе принесла… и приносит! И как сладко поет.

– Я не хочу радости, – ответила она мертвым голосом, – когда ему… очень нерадостно.

Она поднесла клетку к распахнутому окну, открыла дверцу. Жар-птица сперва робко выглядывала, недоверчиво косилась круглым глазом на тцаревну. Наконец решилась, яркие перья прижались к телу. Она прыгнула вперед, растопырила крылья и вылетела в сад. Донеслась ликующая трель, мелькнула ярчайшая радуга крыльев, и чудесная птица исчезла в синеве.

Мрак не ощутил даже, что избили, сорвали котомку, поставили в сумрачной палате с высокими сводами посреди круга. Круг был очерчен в камне, там были выложены треугольники и хвостатые звезды.

Мрак слышал голоса, вялые и чужие, а сам продолжал нескончаемый разговор с ней, Настоящей, единственной настоящей женщиной, а все остальные – бледные тени. Как и весь мир – лишь бледная тень от ее рук, поворота головы, взмаха ресниц…

Вокруг блистали молнии, сверкали огни, гремело, земля качалась под ногами. Он слышал испуганные крики, рев зверей, на него бросались драконы, валились скалы, но он знал, что весь мир – ненастоящий, и, когда все смолкло, ничуть не удивился.

А младший колдун, мокрый от усилий, с прилипшими волосами на лбу, вскричал в страхе:

– Повелитель! Ну почему?

Тонкий голос взвился и затерялся во тьме под каменными сводами. Там зашелестели крылья кажанов, усиливая магию. Эхо вспикнуло жалко и в страхе замолкло. Верховный колдун, который по мощи был равен чародеям, молчал. Его лицо было таким же темным и неподвижным, как и лики богов, выступающие из каменной стены.

Младший колдун попятился, в отчаянии взглянул на других. Те еще раньше истощили свою мощь, теперь стояли под стенами недвижимые, как статуи из камня.

– Он сильнее нас?

– Он слабее, – ответил наконец Верховный нехотя. – Нет, в нем нет магии.

– Но… почему на него не подействовала вся наша сила?

– Он сейчас вне нашего мира.

– Вне?

– Только его пустая личина здесь. А сам он отсюда далеко.

Младший ахнул:

– Но как это можно… без магии?

Верховный ответил тяжелым голосом, словно в одиночку поворачивал огромный ворот, поднимающий ворота крепости:

– Его ведет иная мощь.

Колдун отшатнулся:

– Разве есть что-то сильнее магии?

Древний чародей выглядел подавленным и раздраженным, чего с ним не случалось уже столетие.

– Есть… но той мощью овладеть не удалось. Более того, теперь даже не пытаются. Опасно.

– Разве такое возможно?

– Человек, которым овладевает эта мощь… она равна мощи богов, уже не может быть чем-то меньше… Этот несчастный… или счастливец?.. словом, уже потерян для простой жизни, которую ведем мы.

У младшего отнялся язык. Он искал и не находил слов. Они ведут простую жизнь? Они, перед которыми даже цари и властители держав не выше простых пастухов?

Он впервые видел, чтобы у Верховного были такие печальные и мудрые глаза.

– Что делать с этим человеком? – спросил он наконец.

Верховный повел дланью:

– Что можно делать? Для работы непригоден. В нем живет только душа, а тело почти мертво.

– Тогда бросить его на корм собакам, – предложил младший. – Одну корову сохраним на завтра!

Еще один колдун кашлянул и вмешался:

– Я читал в древних книгах, что если чистая невинная душа будет о ком-то думать дни и ночи, то это защитит от чужой магии. Но я не слышал, чтобы даже абсолютно чистая душа спасла от собачьих клыков, лезвия меча или наконечника стрелы!

А первый пробормотал тихо, но чтобы услышали:

– А я вообще не слышал о чистой, непорочной… да еще абсолютно!

Верховный, раздираясь в противоречиях, поедал глазами человека в лохмотьях. Тот смотрит сквозь них, сквозь стены, губы шевелятся, с кем-то разговаривает. В этом храме собрана вся мощь колдунов Куявии, здесь сам воздух дрожит, а если птица пролетает вблизи храма, то перья вспыхивают, на землю падает обугленный комок. Подземные черви уходят в стороны и в глубины. Крылатые змеи пролетают стороной, дабы не опалить крылья.

– Нет, – сказал наконец Верховный. – Я же сказал, его ведет высшая сила. А ей лучше дорогу не переходить. Пусть идет. И как можно скорее! Такой человек может принести как великое счастье, так и великую беду. А я человек старый, повидавший жизнь. И знаю, что приходит чаще.

Ночью были заморозки, а днем под ногами шелестела жухлая трава. Он брел бесцельно, помнил только, что умереть надо в дороге, хотя и забыл уже почему, что-то ел и где-то спал, а единственной связью с этим простым плоским миром была Хрюндя, которая чаще всего спала, устроившись у него на загривке, но ее нужно было кормить, опускать на землю, ибо жаба оказалась чистоплотной и привередливой: искала только уединенное место и чтоб не задувало сзади, долго тужилась, потом, отвернувшись, небрежно делала гребок задними лапами, как будто закапывала, а если Мрак в задумчивости уже уходил, частыми прыжками догоняла, жалобно вопила, просилась на руки.

Земля была везде одинаковой, он не знал, что давно уже идет по земле Руда. Да и знал, свернул бы разве? Его кормили и обогревали всюду, давали кров. Люди везде люди, потому почти миновал опасные земли, когда его узнал кто-то из близких Руда.

Мрак не противился, когда схватили и доставили во дворец к вождю. Руд заскрежетал зубами, едва не лишился чувств от радости.