– В два сорок ко мне в кабинет ворвалась кадет Фостер с заявлением о побеге Дотти и ранении кадета Моргана, – закончил за меня Пламфли.

– Кто из вас открыл клетку и выпустил Дотти? – пугающим басом вопросил ректор.

– Никто, сэр, – в унисон отозвались все.

– А кто это сделал, вы знаете?

– Нет, сэр.

– Понятно, – вздохнул ректор, что-то чёркая в своих записях и обратился к профессору Принглу: – Профессор, прошу вас, приступайте к процедуре.

Прингл надел белоснежные перчатки и водрузил на ректорский стол чемоданчик из крокодиловой кожи. Открыл. Достал оттуда полупрозрачный кристалл фиолетового цвета.

– Зачем это? – не удержался от любопытства Эркин.

– Вам выпал уникальный шанс поучаствовать в первичном этапе магиоскопической процедуры, – заявил Прингл. – Протяните правую руку. Сожмите кристалл.

Кроме того, Прингл заставил Эркина подуть на малиновый кристалл, плюнуть на серый, с помощью острого края голубого выдавил каплю крови из безымянного пальца и всучил серебристо-зелёный с просьбой уединиться в туалете, но ректор его остановил, мол, достаточно и этого.

– Кадет Фостер, вы следующая, – заявил Прингл.

Не без внутренней дрожи я позволила профессору проделать с собой всё то же самое. «Хорошо, что я не успела нарушить закон», – убеждала я саму себя, но такая мантра нисколько не успокаивала. Нарушила или нет, моя семья в любом случае обречена на страдания.

Затем процедуре подверглись Фицрой, Фрейзер и Торрес. И только после этого ректор нас отпустил.

– Кадет Фостер, останьтесь на пару минут, – велел он.

Меня резко в холодный пот бросило. Острый комок впился в горло так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вроде бы уличить меня не в чем, а всё равно стыдно и страшно.

– А вы поспешите, общее построение вот-вот начнётся, а вам ещё в парадную форму переодеваться, – нетерпеливо взмахнул рукой сержант Фултон, видя, что Фицрой остановился в дверях.

– Я подожду в коридоре, – бросил он.

Подождав, пока дверь закроется, ректор прочистил горло и произнёс:

– Вы же понимаете, Фостер, что отпечатки магии мы взяли с вас не для того, чтобы узнать, кто всё-таки выпустил гончую, хотя и для этого тоже.

– Понимаю, сэр, – кивнула я.

– Вы обещали секретарю Пламфли держать всё в тайне.

– Да, сэр, и слово своё сдержу.

– Этого мало. Мы не хотим подвергать вас лишнему магическому вмешательству и корректировать вам память, поэтому подготовили договор о неразглашении. Прочтите и подпишите.

Я пробежалась глазами по тексту. Ничего необычного. Меня обязуют не распространяться о событиях минувшей ночи под страхом уголовной ответственности. Конечно, я бы хотела посоветоваться с Брайсом или просто выговориться и услышать слова поддержки, и всё же договор в разы лучше, чем сдерживающий магию браслет.

Я поставила свою размашистую подпись и молча протянула Косгроуву бумагу.

– Если вспомните что-то важное, сообщите мне или любому присутствующему в этом кабинете, – сказал ректор, имея в виду Прингла, Фултона и Пламфли, – в любое время суток.

– Не стесняйтесь, – зачем-то добавил Прингл.

– Мне нечего вспоминать, я всё сказала, – отрезала я. – Я могу идти?

– Идите.

В коридоре меня ждал не только Фицрой. Почти вся наша ночная компашка обсуждала инцидент с гончей.

– Что теперь будет с Дотти? – спрашивал Торрес.

– Возможно, усыпят, – пожал плечом Фицрой.

– Как она выбралась, кто знает? Клетку плохо закрыли? Кто её последним кормил? – посыпались вопросы, но ответов, понятное дело, не имелось ни у кого.

– Нужно навестить Моргана, – решил Фицрой и все его поддержали.

– А тряпке Алфи так и надо. Мало ему отчисления, его посадить надо! – кипятился Фрейзер. – Нет, запереть в клетке с гончей!

– Устроим ему тёмную, пока не уехал, – потёр руки Торрес.

– Элла, сильно испугалась? – Эркин обнял меня за плечо, но я выбралась из захвата, уловив при этом взгляд Фицроя – хищный, собственнический.

– Нет, не очень, – храбро ответила я, – в Альверии мы имели дело с молодыми гончими и, как видите, я жива и вполне здорова. Дотти по сравнению с ними медлительная старушка. Но мне жаль Моргана. Как соберётесь к нему, зовите и меня.

Переговариваясь и строя планы, мы вышли в холл. На прежнем месте ярче прежнего сверкал кубок. Не тот, другой. Когда я среди ночи ворвалась в кабинет Пламфли с известием о пропаже кубка, он на эмоциях рассказал, что после того случая с похищением изготовили копию. Правда, мне не сказали, копия ли теперь стояла на пьедестале или оригинал, внешне их совсем не различить. Но тот факт, что там вообще что-то сверкало, вселял в меня настоящий ужас, потому что ничего там сверкать не должно. После общего построения и торжественного открытия игр вампир с папашей Ноксом, обнаружив кубок на месте, понесут заявление в префектуру, меня обвинят в намеренном причинении вреда здоровью Ноксу-младшему и посадят в тюрьму. Понятное дело, я буду умолять дать мне шанс и поклянусь найти настоящего похитителя, но поверят ли мне снова?..

Только семь тридцать утра, а новость о подвиге Фицроя уже прогремела на всю академию. Преподаватели приветствовали его, выделяя из толпы. Парни поздравляли и пожимали руку, девушки визжали и обнимали, какая-то блондинка предложила себя. Я бросилась бегом, лишь бы не услышать положительный ответ. В том, что он будет именно таковым, я не сомневалась.

А вообще, мне всё равно, с кем он там магией обменивается. Просто мне переодеться нужно, да поскорее.

По дороге в корпус среди прочих мне попался Карсон. Одет в новенький парадный мундир, а под глазом фингал расплывается. Увидев меня, отшагнул на газон, давая дорогу, и пробормотал что-то вроде: «Нон синт куи», – что означает «меня не видно».

Нервы совсем ни к чёрту. Ворвавшись в раздевалку, я пнула ни в чём не повинную скамейку. Хлопнула дверцей так сильно, что слетела петля, а с верхней полки свалилась какая-то коробочка.

Я наклонилась. Ах, это же та самая, в которой чёртов Фицрой прислал мне серьги. Выброшу их к Дотти в клетку или в унитаз смою, там им самое место.

Открыла с тем, чтобы забрать свои старенькие серёжки из нержавеющей стали, которые временно хранились в коробке, стоившей раз в сто больше, чем её содержимое. И вдруг застыла, сражённая воспоминанием.

– Что это? Серёжки? Какие красивые! И дорогие, наверное. Откуда они у вас? – Это тебе, Элла. Нравятся? – Мне? Но за что?– Ни за что. Просто так. За то, что ты выжила в той болезни… Тётя всхлипывает и я тянусь её обнять. Тело плохо слушается и поднять исхудавшие руки для меня равносильно каторжному труду. Всё самое неприятное осталось позади, но температура то и дело поднимается и кажется, будто я горю в буквальном смысле. – Хочешь их надеть? – спрашивает тётя и сама же отвечает: – Конечно, хочешь, ты ведь их заслужила. Только для начала нужно проколоть ушки. Я продезинфицирую самую острую иголку, чтобы тебе не сильно было больно. – А это больно, да? – Совсем чуть-чуть. Потерпишь немного, зато потом будешь красавицей. – Как мне вас отблагодарить, тётушка? – Не нужно меня благодарить, – улыбается, а в глазах слёзы стоят, – но, если уж очень хочется, просто носи их в память обо мне и не снимай.

«Не снимай…» Проклятые альверийские боги! Как только я их сняла, обрела свою вторую стихию.

«Когда любят, всегда целуют», – словно надоедливый комар, жужжали в ушах слова Эффи. Причём вспомнились в самый неподходящий момент, когда представители семи академий теснились на плацу, делая вид, будто слушают торжественную речь ректора Косгроува. А у того она не менялась из года в год и Джед, прикрыв веки, мысленно прокручивал эту речь, лишь бы заглушить обличительную фразу: «Когда любят, всегда целуют».