— Так ты ее только напугаешь, — предостерегла Сарсин.

Страх? Нет. Всем своим видом Кестрель бросала вызов: вздернутый подбородок, напряженные плечи. Кестрель вырвалась. В прорехе на рубашке мелькнул рубец, тянувшийся до самой ключицы. У Арина сжалось горло.

— Почему ты мне не сказала?

— Я не должна тебе ничего говорить.

— Кестрель, ты… Ты помогла мне. И моей стране. Неужели не помнишь? Может, попытаешься? Или давай я расскажу тебе…

Вдруг лицо Арина обожгла пощечина. Он не мог даже вдохнуть, щека горела. Ее ладонь немного задела губы. Глаза Кестрель влажно блестели, золотистые, растерянные, полные гнева. Арину было так стыдно, что он боялся вымолвить хоть слово.

— Я знаю, — мягко произнесла Сарсин, — ты хочешь помочь.

— Конечно, хочу, — прошептал Арин.

— Тогда тебе лучше уйти.

Только оказавшись в пустом коридоре, он прислонился к стене и коснулся лица в том месте, куда пришелся удар. Арин провел пальцем по влажной щеке и уставился на слезы. Они блестели на кончиках пальцев, напоминая кровь.

— Она умрет?

Сарсин с силой захлопнула дверь в комнаты Кестрель и, уперев руки в бока, посмотрела на Арина. Тот сидел в коридоре, прислонившись к стене напротив входа в покои. У него затекли ноги и спина. Он не знал, сколько просидел здесь.

— Боги, Арин! Возьми себя в руки. Нет, не умрет.

— Эти рубцы! Ведь могло начаться заражение…

— Но не началось.

— Со мной такое было.

— Она — не ты.

— Ее постоянно рвало! С каждым днем становилось все хуже.

— Ей дважды в сутки давали наркотики. Каждый день на протяжении месяца. Часть симптомов возникла из-за того, что тело требует привычную дозу.

— Ты сказала «наркотики». То есть он был не один?

Арин догадывался о чем-то подобном: ему самому довелось попробовать в шахте придающий сил наркотик, а Кестрель умоляла о снотворном.

— Да.

— Она сама тебе рассказала?

Сердце царапнула обида. Арин отвернулся, чтобы кузина не увидела, как его это задело. Кестрель так легко поделилась с Сарсин всем, ему же пришлось теряться в догадках. Арину показалось, что он снова в палатке в тундре: ветер треплет их укрытие, от земли веет холодом. Кестрель лежит рядом, ее сердце бешено стучит, а тело бьет дрожь. В зеленоватом полумраке словно светится ее бледная кожа. Наконец ее дыхание выравнивается, она успокаивается. Арин чувствует облегчение, но еще долго не может прийти в себя.

— Как ты заставила ее заснуть?

— Она не спит.

— Что?

— Пока она вполне спокойна.

— Ты оставила ее одну, хотя она не спит? — Перед глазами Арина встала картина: ночь Зимнего восстания, Кестрель стоит в шлюпке, поднятой высоко над черной водой залива, и готовится прыгнуть вниз. В следующий миг он вспомнил, что она спрашивала о кольце Рошара. — Сарсин, возвращайся, ее нельзя оставлять одну.

Кузина слегка расслабилась, сменила позу. Ее лицо смягчилось, выдавая усталость.

— Кестрель слишком сильная, она этого не сделает.

— Да ты посмотри на нее! — воскликнул Арин, как будто Кестрель сидела рядом. «Посмотри, что я натворил», — чуть не добавил он, но в последнюю секунду сдержался. Сарсин все равно ответит, что Арин не виноват. Но он-то знает правду.

Сарсин села на пол напротив него, подогнув колени и подобрав юбку.

— Поверь, я прекрасно ее рассмотрела. Я искупала ее, переодела, уложила в кровать. Да, Кестрель исхудала и больна, но жива. Она боролась за жизнь изо всех сил. Ты ошибаешься, если думаешь, что она слабая.

— Тогда я сам побуду с ней.

Сарсин покачала головой:

— Тебя она видеть не хочет.

— Мне все равно.

— Она не причинит себе вреда.

— Откуда ты знаешь?

— Арин, я буду о ней заботиться, не сомневайся, но мы не можем сидеть с ней целый день.

— Я могу.

— Ей это не понравится. Она даже саму себя не помнит. Как же Кестрель во всем разобраться, если ее никогда не оставляют наедине с собой?

Арин запустил пальцы в грязные волосы, ладонями закрыв глаза.

— Но я-то ее помню. Гордая девушка с храбрым, благородным сердцем. И такая скрытная. Я должен был догадаться.

В памяти Арина пронеслись дни, проведенные в валорианской столице. Он глотал одну наживку за другой. Ее насмешки и то, как она отмахивалась от него и унижала, выглядели логично. И он легко всему поверил.

Теперь Арин проклинал себя. В месяцы до ее ареста у него было так много возможностей докопаться до истины. Но все, с чем он сталкивался и о чем подозревал, казалось невозможным, бессмысленным, и он решил, что ошибся. Как в тот вечер, когда Арин встретил Кестрель возле канала в платье служанки и увидел в ее глазах невысказанную тоску. Это было нелогично, ведь кто станет рисковать жизнью ради чужого народа? Это было необъяснимо, ведь зачем Кестрель добывать сведения для главного гэрранского шпиона? Она предала свою страну. В Валории такое преступление карается смертью.

А ведь он обвинял Кестрель в эгоизме. Тогда, в столице, Арин прямо в лицо назвал ее жадной до власти, жестокой пустышкой и обвинил в смерти жителей восточной долины. Она посмотрела на него в ужасе. Арин помнил лицо Кестрель в тусклом свете лучин, горевших в грязной таверне, видел, как сжались ее губы. Но не обратил на это внимания, не понял. Арин упустил все самое важное.

Сарсин схватила его за запястья, заставляя убрать руки от лица. Он уставился на кузину невидящим взглядом. Перед глазами у него стояло пораженное лицо Кестрель. Арин вспомнил ночь атаки валорианцев, когда в дом пришли солдаты, а он бездействовал. «Не сейчас», — ответил он Сарсин, когда та сообщила о посланнике. Он пообещал Рошару, что не поедет в тундру спасать неизвестную шпионку, когда принц перечислил ему причины этого не делать.

— Я ошибался, — произнес Арин. — Если бы я…

— Все «если» остались в прошлом. Они принадлежат богу потерянных вещей. Вопрос в том, что ты будешь делать теперь.

Арин долго заставлял себя отправиться в поместье генерала. Когда он въехал в незапертые ворота верхом на Лансе, слова Сарсин все еще звенели в его голове. На нижней ветке дерева защебетал желтогрудый дрозд. Некошеная трава на лугу доходила коню до колен. Арин пустил Ланса между шуршащих стеблей, свернув в сторону от виллы, куда пока не готов был войти. Он поднялся на холм и проехал через рощу, расцвеченную яркими пятнами зреющих апельсинов. Если сорвать их сейчас, плоды окажутся жесткими и совсем не сочными. Но аромат стоял такой, что Арину ужасно захотелось ощутить вкус цитрусов. Он щелкнул языком и стукнул пятками по бокам коня. Ланс шевельнул ухом и пошел быстрее, часто дыша и радуясь скорости.

Арин обошел стороной все крупные постройки: крытый соломой домик к западу от заросшего сада — здесь когда-то жила няня Кестрель, пустые конюшни, похожий на амбар барак без окон, где держали рабов. Белая краска, которой он был покрашен, потрескалась на солнце. Арин упрямо ехал вперед, но все же оглянулся и бросил последний взгляд на барак. Меч на бедре уперся в седло.

Наконец он добрался до кузницы и спрыгнул на землю. Ослабив подпругу, Арин отпустил жеребца пастись. Трава выросла высокая и сочная — рай для лошади. Сапоги Арина простучали по мощеной дорожке. В городе тоже имелись кузницы. Можно было пойти туда, но эта, как ни странно, казалась Арину роднее. С зимы здесь ничего не изменилось. Инструменты лежали там, где он их оставил. На наковальне скопился толстый слой пыли. В очаге давно не разводили огонь. Ведерко с углем наполнено доверху.

Он затопил печь, поработал мехами, и языки пламени взметнулись ввысь. Когда огонь как следует разгорелся, Арин вышел на улицу. Потом он вернется. Печь должна как следует прогреться, прежде чем можно будет начать работу. А тем временем — Арин заставил себя признать это — нужно сходить в дом.

Вилла генерала… Дом Кестрель пустовал с зимы, с тех пор, как Арин убил Плута. Будучи предводителем восстания, Плут забрал себе поместье и поселился в нем просто потому, что оно считалось лучшим и принадлежало самому генералу. А может, потому, что это был дом Кестрель. Арин не знал, когда в душе Плута зародилась одержимость дочерью генерала. От одного воспоминания в горле Арина встал ком, а пальцы сжали рукоять меча. Он взглянул на отцовский клинок, на дюйм вытащив его из ножен. Закаленная сталь блеснула на солнце. Арин убрал меч и отправился на виллу.