Ночь валорианского вторжения. Шрамы на спине Кестрель, собственной, на лице Рошара и на его лице. Трупы на полях сражений, которые выглядели так, будто никогда и не были живыми людьми.

А ведь Арин думал сотворить такое и с отцом Кестрель, который теперь здесь, в родном городе Арина, в хорошо обустроенной тюремной камере. Вот только никакие удобства не вернут тому руку, и никакие стены не спрячут Арина от мысли о том, что он сделал. Он одновременно и одобрял себя, и жалел о своем поступке.

— Арин, с тобой все хорошо?

— Как? — выдавил он. — Как она сломала руку?

— Упала со стремянки.

Должно быть, облегчение отразилось на его лице, потому что кузина приподняла брови, подозрительно уставившись на него.

— Я думал, что-то похуже, — попытался объяснить Арин.

Похоже, Сарсин поняла: он испытал облегчение оттого, что беда, если уж ей надо было случиться, пришла не от чужого злого умысла. Просто случайность, в которой никто не виноват. В жизни всякое бывает. Пусть порой ты поскальзываешься и падаешь, зато потом судьба посылает хлеб и человека, который перевяжет сломанную руку.

Путь домой занимал довольно много времени. Но Арину приятно было оживить воспоминание о том, как в детстве он возвращался домой пешком, не сомневаясь: все, что он любит, по-прежнему будет на месте, целое, неразрушенное. Городской пейзаж сменился кипарисами. Дорожная пыль оседала на ступнях. Под солнцем все запахи усиливались: его разгоряченная кожа, раскаленная дорога, аромат лаванды, принесенный откуда-то ветерком.

Бог смерти молчал. Он не исчез, по-прежнему обитая в душе Арина, но совсем не мешал ему. Арин почти сроднился с ним. Да, он общался со смертью, но внутри у него был кое-кто еще. В его сердце и в доме жила девушка. Она ждет. Оставалось подняться на холм по старым каменным ступенькам. Арин прибавил шагу.

Дом возник перед ним, подмигивая открытыми окнами. На лугу пасся боевой конь. Арину не терпелось увидеть Кестрель, но он понял, что придется подождать. Издалека донеслась музыка. Арин пересек лужайку. Мелодия зазвучала громче. Он почувствовал, как навстречу этим звукам в душе раскрывается счастье. Оно разрастается, сверкает глянцевым блеском, как поверхность глубокой реки.

Арина охватила приятная усталость. Он прилег на траву, слушая музыку. Ему вспомнился рассказ Кестрель о том, как она уснула на дворцовой лужайке и ей приснился он. Арин даже пожалел, что это произошло не по-настоящему. Он попытался представить этот сон — и в конце концов заснул. Во сне все было логично, но в то же время Арин чувствовал, что эта логика недолговечна. Изгиб босой ступни. Старая сказка о боге смерти и портнихе. Когда Арин проснется, он уже не сможет понять, почему прикосновение к Кестрель пробудило в памяти историю, которая не вспоминалась ему уже давно.

Ему снился сон: чулок в руке, неуместный вопрос о том, кто и как его сшил. Арин видел руки, но они были будто не его. Пальцы отмеряли и кроили ткань, соединяя ее невидимыми стежками. Темноволосый мальчик выбежал из комнаты. На его лбу осталась метка бога. В дверях появился гость и сказал: «Сотки мне плащ из себя». Арин отчего-то решил, что он сам — все трое персонажей сразу: и опасный незнакомец, и ребенок, и молодая портниха. Та произнесла: «Я буду скучать по тебе, когда проснусь». — «Так не просыпайся», — ответил он.

Но в итоге Арин проснулся. Рядом с ним на траве сидела Кестрель.

— Я тебя разбудила? Прости, не хотела.

Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это происходит на самом деле. Было так тихо, что он слышал, как трепещут крылышки насекомых. Кестрель поправила прядки, упавшие ему на лоб. Теперь Арин окончательно проснулся.

— Ты так сладко спал, — улыбнулась она.

— Я видел сон. — Он провел пальцами по ее нежным губам.

— О чем?

— Пододвинься поближе, тогда скажу.

Но Арин забыл. Он поцеловал ее и забыл все, что хотел сказать. Ему казалось, будто тело уже не может вместить все, что он чувствует. Арин забыл о сне и прошептал Кестрель совсем другое. Тайну, желание, обещание. Кестрель запуталась пальцами в зеленых стеблях.

Ночная свежесть напоминала о том, что конец лета не за горами. На смену жаре и неторопливости пришел легкий ветерок, прохладный, как выстиранные простыни. Кестрель стояла в конюшне и кормила Ланса морковкой, а вскоре обещала принести ему яблок.

— Скоро, скоро, — сказала Кестрель.

Интересно, замечают ли лошади смену времен года? Следят ли за тем, как яблоки спеют на деревьях? Считают ли дни и годы? Или для них есть только «сейчас» и нет никакого «тогда»? Значит, и в слове «скоро» они тоже не увидят смысла.

Она собиралась съездить к отцу. Расспросить его о детстве. Некоторые воспоминания так и не восстановились. Арин не мог рассказать ей о том, чего сам не знал. Кестрель хотела спросить у отца: «Когда ты подарил мне Ланса? Какое было мое первое слово? Сберег ли ты мои молочные зубы или няня зарыла их в землю, как делают гэррани? Какой я была? И каким был ты со мной? А с мамой?»

Кестрель была уверена: не на все вопросы она знала бы ответы, даже если бы с ее памятью ничего не случилось. Со временем многое забывается. Потом ей в голову пришло, что отец, возможно, тоже не помнит таких мелочей — или просто не захочет отвечать, или попытается обменять свои воспоминания на кинжал. В итоге у Кестрель не хватило духу поехать в тюрьму.

— Ты съездишь, когда будешь готова, — сказал Арин, когда она призналась ему в этом.

— Я думала, это время уже пришло.

— Это не порез и не ссадина. Никто не знает, как долго заживают душевные раны.

Потом она заметила, что у Арина почернели ногти. Он то и дело совал руку в карман, будто желая убедиться, что некий предмет все еще там. Кестрель велела себе не строить догадки, но удержаться было невозможно. Ее лицо озарилось теплой улыбкой. Арин с досадой прикрыл глаза:

— О боги, от тебя ничего не скроешь, верно?

— Я не нарочно.

— Хитрюга. Сейчас ничего не получишь. Жди Нинаррит.

Время словно искривилось. Ей казалось, будто кольцо уже у нее на мизинце — самом беззащитном пальце.

— Оно простое, — поспешил добавить Арин.

— Мне понравится.

— Будешь носить?

— Конечно.

— Не снимая?

— Да, — заявила Кестрель, — но только если ты научишь меня ковать, чтобы я могла сделать для тебя что-то похожее.

Она погладила коня на прощание. Стояла глубокая ночь. Кестрель вышла из конюшни. На темной лужайке мерцали светлячки. Кестрель вспомнила, как посмотрел на нее Арин, когда она попросила его показать, как сделать кольцо. Воспоминание об этом разговоре светилось в душе, точно светлячок. Глядя на их огоньки, Кестрель подумала о том, как светлячок то исчезает, то снова возникает, потом опять тает в ночной тьме — и опять вспыхивает. Когда он не светится, кажется, что его нет. А он есть.

Ночной бриз всколыхнул занавеску. Спальня Арина — Кестрель удивилась, осознав это, — уже казалась ей совсем привычной. Он лениво гладил ее по животу, выводя круги пальцами. У Кестрель в голове царила блаженная пустота. Арин снова улегся, подперев голову рукой.

— Я тут подумал. Есть кое-что, чего мы еще не делали.

Голову тут же заполнили разные мысли. Кестрель приподняла бровь. Арин склонился и прошептал ей на ухо.

— Точно, — рассмеялась она. — Давай.

— Сейчас?

— Сейчас.

Они накинули халаты, схватили лампу со столика и босиком пробежали через покои, а потом и через дом, торопясь и с трудом сдерживая смех. Они не смотрели друг другу в глаза, опасаясь, что безудержное веселье немедля вырвется наружу. Пробежав вниз по лестнице, Кестрель с Арином добрались до приемной и плотно закрыли дверь.

— Мы перебудим весь дом, — сказала Кестрель.

— И как же мы это провернем?

Она подвела Арина к фортепиано: