— Я останусь.

Кестрель подняла взгляд. Его слова оказались настолько неожиданными, что она потеряла нить своих мыслей.

— Если хочешь, — добавил он, — я останусь. Мы сможем побыть вместе.

— Если ты останешься здесь, а дакраны отправятся на юг воевать за тебя, союз развалится.

Арин уставился на свои руки.

— Или нет, если ты останешься ради королевы.

Он посмотрел на Кестрель с укором.

— Тогда нельзя.

— Так ты хочешь или нет, чтобы я остался?

Почему так всегда? Неужели, задавая любой вопрос, ты отдаешь свою судьбу в чужие руки?

— Это слишком дорого тебе обойдется.

— Подумай об этом. Хорошо? Мы уезжаем на рассвете. Ты можешь прийти к ручью возле конной тропы и сказать свое решение.

Кестрель следовало сразу ответить «нет», но она не смогла.

— В любом случае приходи, — добавил Арин. — Пусть даже затем, чтобы попрощаться. Пожелаешь мне удачи?

Перед глазами у Кестрель стояла страшная картина: истоптанная трава на поле боя и он — окровавленное, изломанное тело. Пепельно-серая кожа. Пустой, остановившийся взгляд глаз, чей свет давно погас. «Останься», — хотелось сказать Кестрель. Но невидимая рука зажала ей рот, напоминая о политических последствиях. Арин был обречен в любом случае. Смерть в битве — или же немногим позже, когда союз развалится и империя победит. Слезы подступили к глазам. Кестрель отвернулась, чтобы скрыть их.

— Ты не хочешь пожелать мне удачи?

— Хочу. Удачи.

Арин неуверенно произнес:

— Если я не увижу тебя на рассвете, то пойму, что ты хочешь, чтобы я уехал.

— Я приду, — сказала Кестрель. — Обещаю.

В эту ночь Кестрель так и не легла. Она бродила по спящему дому, разглядывала медные кастрюли на кухне — сверкающие, маленькие луны. Она поднималась и спускалась по лестницам, ступая тихонько, как мышь. Кестрель нашла библиотеку, вспомнила, как когда-то давно касалась корешков книг, и теперь снова провела по ним рукой. Воспоминания превращались в прикосновения, а те в свою очередь оживляли память. Вот фортепиано, огромный темный силуэт в гостиной. Арин привез его из дома Кестрель. Это было еще до тюрьмы, до императорского дворца. Арин попросил ее остаться с ним. А Кестрель сбежала, добралась до гавани и украла рыбацкую лодку. Шторм в море. Император. Выбор. Столица. Тугие корсеты. Сахар. Снег. Темные капли крови. Ободранные до костей пальцы.

«Выбирай», — потребовал император в их первую встречу. Кестрель сразу поняла, что он хитер и безжалостен. Она сделала свой выбор. Решила выйти за принца. Отец так ею гордился.

Воспоминания мурашками пробегали по коже. В окно Кестрель увидела гавань. Посеребренный луной залив сиял, точно гигантское ведро, наполненное светом. Несмотря на теплую погоду, она обхватила себя за плечи и растерла их. Это была привычка человека, который долгое время мерз. Когда Кестрель осознала, что делает, то замерла в удивлении. Казалось, у ее сознания одна память, а у тела — другая, и не все воспоминания совпадают.

Кестрель знала, что здесь тепло, но все равно чувствовала холод, словно в сердце попал осколок льда. Она не могла решить, что скажет Арину на рассвете. Необходимость выбора заслонила собой все. В голове не осталось даже слов «уезжай» или «останься», только «выбор». Кестрель боялась этого больше всего. Ей не раз уже приходилось расплачиваться за принятые решения.

Она взглянула на гавань и вспомнила, как стояла на причале зимой, выдыхая облачка пара. Арин тоже был там. Рука Кестрель потянулась к острому осколку цветочного горшка, заменявшему ей нож. Потом в памяти всплыла рыбацкая лодка, которая покачивалась на волнах у причала. Тогда Арин отпустил Кестрель. Предпочел подарить ей свободу, рискуя собственной жизнью, потому что мысль удерживать ее силой была невыносима.

Нет, холод в сердце не связан с Арином. Не он вызывал у Кестрель этот безотчетный страх, мешавший вспомнить, кто она и что совершила — и что сделали с ней. Кто же такая Кестрель? Она перебрала в уме все, что знала, внимательно изучила осколки прежней себя. Достойная преклонения, если верить Арину. Смелая, судя по чужим рассказам. Она представила эту Кестрель, легендарную героиню, и подумала, что хотела бы походить на нее.

Ноги уже несли ее куда-то. Кестрель добралась до комнат Сарсин. Бесшумно ступая по половицам, она распахнула двери, открыла шкаф, оделась, потом натянула сапоги. Войско отправится на юг с рассветом. У нее еще есть несколько часов. Хорошо, что луна яркая. Кестрель вышла из дома через черный ход для слуг. Оказавшись на воздухе, она прибавила шагу, прошла через сад и поспешила к конюшне.

Высокая темно-зеленая трава шелестела вокруг виллы под дуновением теплого ветра. Кестрель пустила Ланса шагом по направлению к дому. Наверное, где-то поблизости скрывался пруд или ручей: слышалось кваканье лягушек. Над головой светила, затмевая звезды, полная луна. Молчаливый дом казался огромным. Все окна были закрыты. По телу Кестрель пробежала дрожь. Страх, который она испытывала, вдруг стал отчетливее и приобрел совершенно конкретную форму. Это был страх боли.

Кестрель перекинула ногу через седло и спрыгнула. Трава щекотала кожу, но Кестрель упрямо шла вперед, сосредоточившись на этих раздражающих прикосновениях. «Это трава, — сказала себе Кестрель. — Просто трава. А дом обычный. И луна — всего лишь луна. Самые обычные вещи, ничего больше». Земля под ногами сменилась плиткой, превратившись в заросшую мощеную дорожку. Кестрель пошла дальше, сжимая в руке незажженный фонарь, который достала из седельной сумки. Ей хотелось зажечь его, и в то же время она боялась того, что может увидеть. Этот дом, окна верхнего этажа, парапеты, портик казались такими родными, знакомыми — и хранили тайну, которую Кестрель должна узнать.

Когда она вышла из травы, то сразу почувствовала себя обнаженной и беззащитной. Кестрель оглянулась и увидела выгнутую шею Ланса. Потом она снова повернулась и посмотрела на окна виллы, напоминающие черные глазницы. «Там ничего нет, — заверил ее Арин. — Дом стоит пустой». Но там точно что-то пряталось, разрастаясь внутри стен. «С тобой буду я», — пообещал Арин в тот день на конной тропе. Кестрель знала, что может прямо сейчас развернуться, поехать домой, разбудить его. Он бы не стал задавать вопросов, просить «подождать». «Там что-то страшное», — сказала бы она и замолчала, не в силах продолжать. «Я поеду с тобой, — ответил бы он. — Ты будешь не одна».

Дверь тихо заскрипела и подалась. Аромат поразил Кестрель. Он казался таким знакомым: апельсиновое масло, уксус, которым мыли окна. Ее родной убранный дом. Запах чистоты из детства, который она успела забыть и вспомнила лишь теперь, когда снова вдохнула его. Чувства, которые он вызвал, лишили ее решимости. Кестрель, охваченная паникой, спотыкаясь, выскочила за дверь, в темноту ночи. Но потом у нее в голове мелькнула новая мысль, успокоившая ее. Кестрель остановилась. Запах дома показался ей знакомым не только потому, что она провела в поместье детство. Этот аромат (апельсиновый уксус) встречался ей совсем недавно, но был таким мимолетным.

Кестрель зажгла фонарь, свет которого выхватил дом из темноты. Внутри было пусто, лишь метались тени от фонаря. Плитка на полу отражала свет. Кестрель шагнула в гостиную, будто ее подтолкнули. Здесь эхо раздавалось не так громко. На полу лежал паркет, и там, где раньше стояла мебель, остались светлые пятна. Дощечки, покрытые лаком, мягко блестели. Вилла была в полном порядке, хотя и простояла пустой много месяцев, так что вокруг дома все успело зарасти высокой травой. Нигде ни пылинки. Кестрель пошла дальше, заглядывая в комнаты. В одном из залов со стеклянными дверями, выходившими в сад, она остановилась. На встроенных в стену полках, разделенных специальными держателями, в безупречном порядке стояли ноты. Однако, просматривая тонкие книжечки и прислушиваясь к мелодиям, зазвучавшим в голове при виде нот, Кестрель вдруг поняла, что они стоят не совсем в том порядке, в котором их расставляла она.