Арин уклонился от вражеского меча. Вытащил из руки иглу, чувствуя, что боль усилилась, и бросил взгляд на противника. Стройный, ловкий валорианец снова занес меч.

«Просто брось и беги, — повторяла про себя Кестрель. — Брось и беги». Она выскочила из-за деревьев. Сапоги застучали по плитам дороги. Над головой просвистел арбалетный болт. Еще один попал в бежавшего рядом гэррани, который повалился на дорогу. Одна из четверых, дакранка, подхватила его факел и швырнула в ближайшую повозку. Тряпка, укрывавшая телегу, вспыхнула.

Кестрель побежала дальше. Она не видела, что дакранка сделала со вторым факелом, но услышала крик боли и узнала в нем восточное ругательство. Кестрель поняла только одно слово: «огонь». Сок сиррина. Наверное, попал на ее руку. Возможно, дакранка уже горит заживо. Кестрель побежала быстрее. Валорианские солдаты, отрезанные от своего генерала, метались в беспорядке. Она услышала, как вспыхнула еще одна повозка, и продолжила зигзагами пробираться к своей цели. «Никогда не беги по прямой, — советовал ей голос отца. — Иначе противнику будет легче прицелиться и подстрелить тебя». Но ее все равно подстрелили. Стрела попала ей прямо в грудь.

Когда обрушился следующий удар, Арин увернулся, вцепился в руку противника, державшую меч, и сдавил посильнее. Костяшки пальцев затрещали, но их хруст и вскрик валорианца потерялись в шуме битвы. «Иглой», которую Арин держал в левой руке, он пронзил запястье противника. Окровавленное острие вышло с другой стороны. Арин вырвал рукоять из ослабевших пальцев и проткнул врага его же мечом.

Кестрель споткнулась, но не упала. Наконечник не смог пробить доспех. Она почти добралась до повозки. Сердце стучало о грудную клетку, точно молот. Кестрель взглянула на факел. Сок прочертил тонкую линию синего пламени вдоль рукояти. Пальцам было горячо. Кестрель бросила факел в повозку. Потом развернулась и побежала к деревьям. Ноги работали изо всех сил. Рана на бедре снова открылась и начала кровоточить. Кестрель прокричала имена своих солдат, приказывая им бежать. «Бегите!» — повторяла она на трех языках. Она призывала спасаться всех, даже валорианцев, потому что та повозка уже полыхала, а рядом с ней стояла другая, с порохом.

Ветерок коснулся покрытой потом кожи Кестрель. Легкий бриз. От взрыва затряслась земля. Под ногами у Арина дрогнули камни. За авангардом, над серединой валорианской колонны, в небо взметнулось пламя. Мелодично заиграл валорианский рог. «Слишком красиво для войны», — подумал Арин. «Хватит думать, — сказал ему бог. — Отступайте. Расходитесь в стороны, под прикрытие деревьев». Внезапно вокруг Арина образовалось свободное пространство.

— Нет, рано, — пробормотал он.

«Они поскачут напролом, затопчут тебя и всех остальных, и виноват будешь ты. Отступай. Живо». — «Но генерал…» — возразил Арин. Бог лишь заметил равнодушно: «Речь идет о твоей жизни». — «Тебя она правда так заботит?» В ответ смех.

Арин дал приказ отступать.

С холма Арин и остатки его отряда видели, как валорианцы обратились в бегство. Грохоча, они неслись по дороге — по крайней мере, те, кто мог спастись. Арьергарду, зажатому между войском Рошара и пожаром, бежать было некуда.

Уже потом Арин узнал, что Рошару в итоге тоже пришлось отступить. Валорианский арьергард был заперт в ловушке пожаром, но он по-прежнему превосходил войско Рошара числом. Отчаяние и прекрасная выучка сделали из валорианских солдат серьезных противников, и раздавить их не получилось.

— Смерть пока не входит в мои планы, — сказал принц, когда они с Арином снова встретились на холме, где стояли стрелки. — Мир не переживет потери такого красавца.

Арьергард обратился в бегство. Пожар на дороге продолжался.

Когда Кестрель, спотыкаясь, взобралась на холм с обломком стрелы, торчащим из нагрудного доспеха, бледная, измазанная в грязи, Арин обнял ее и прижал к себе, вздохнув с облегчением. От нее пахло дымом. Броня была покрыта липким соком сиррина. Арин догадывался о том, что сделала Кестрель. Даже теперь, видя, что она уже в безопасности, он почувствовал дрожь страха, пробежавшую по телу. Арин отстранился, заметив, что испачкал ее кровью и оставил следы на одежде и небольшое пятнышко на щеке. Кестрель окинула Арина взглядом. Он боялся думать о том, как выглядит сейчас.

— Твой отец жив, — сообщил ей Арин, понимая, что сказать об этом надо, и в то же время боясь говорить.

Глаза Кестрель потемнели.

Уже потом, когда огонь догорел и на дороге остались лишь пепел и тела погибших воинов, когда солдаты Рошара собрали на пепелище все, что смогли, когда Арин помог поймать лошадей, оставшихся без всадников, — только тогда Кестрель наконец заговорила.

— Он пополнит запасы. — Ее голос ничего не выражал. — У империи полно пороха. Возможно, сейчас ему придется отправиться на Итрию, но, когда он вернется, устоять будет непросто.

Все, что осталось от валорианского обоза, погрузили в повозки, туда же положили своих раненых. Пора было возвращаться к поместью, где ждала остальная часть войска. Когда они остановились у стен Эррилита, в том же месте, где стояли лагерем в прошлый раз, Арин подошел к костру Рошара. Солнце только что село. Воздух, по-прежнему тяжелый и теплый, был пронизан медовым сиянием.

Рошар курил. Он пребывал в скверном настроении с тех пор, как они покинули сожженную дорогу, хотя Арин уже напоминал ему о том, что сражение закончилось их победой.

— Я знаю, — ответил Рошар, но по-прежнему сердился.

Арин взял себе несколько горячих лепешек, подрумяненных на костре. Мягкий хлеб в походе казался почти волшебством. Арин оторвал небольшой кусочек лепешки и медленно прожевал. Рошар покосился на него, фыркнул, но промолчал — какое разочарование! Арин надеялся спровоцировать принца тем, что стащил у него еду.

Мимо костра прошел какой-то гэррани. Он не остановился, но Арин успел заметить, что глаза у солдата подведены оранжевой краской на дакранский манер.

— Как мило, — обратился Арин к Рошару.

Принц подавился дымом. Когда он перестал кашлять, Арин спросил:

— Или это выглядит неуважительно? То, что мои люди стали так краситься?

— Вовсе нет, — отозвался Рошар. В его голосе не было сарказма, и все же слова прозвучали несколько язвительно, словно принц намекал, что Арин ничего не понял. — Действительно, мило.

— Объясни.

— Я не считаю себя таким уж приятным.

Арин нахмурился в недоумении:

— Да, но мы же не о тебе говорим.

— Вот именно! А должны бы говорить обо мне.

Арина расстраивало, что Рошар постоянно прячется за фальшивым высокомерием. Оно напоминало траурные одежды, облаченные в шутливую обертку. Арин уже собирался сказать об этом, но потом увидел, что принц выглядит крайне встревоженным.

— В чем дело?

— Помнишь, как ты напал на меня у нас в столице, прямо на глазах у королевской стражи?

— Позволю себе заметить, что перед этим ты меня обездвижил и связал.

— Помнишь, какое тебе назначили наказание?

— Не понимаю, какое отношение это имеет к краске.

— Ты просто не понял, в чем оно заключалось.

Арин встревожился:

— Королева велела тебе самому выбрать наказание. Но ты так ничего и не придумал.

— Аудиенция с моей сестрой проходила на дакранской, которого ты тогда не понимал, верно?

— Верно.

— А переводил я. И даже предупреждал: ты можешь лишь надеяться, что я не обману тебя.

— Так ты соврал?

— Скажем так, позволил себе несколько вольный перевод.

— Рошар.

— Тогда я думал, что это не важно. Какое тебе дело до тонкостей дакранских законов? С тебя и взять-то было нечего.

— Что именно сказала королева?

— Что твоя жизнь принадлежит мне.

Арину, чья жизнь и так уже принадлежала слишком многим, резко стало нечем дышать.

— Поэтому да, — продолжил Рошар, — я действительно имел… имею право выбрать тебе наказание, даже убить тебя, если захочу. По нашим законам я также могу забрать у тебя все что угодно.