— Когда мы ехали через пшеничные поля, я видела брошенную корзину на земле, — продолжила она. — Она совсем развалилась. В такую корзину ничего нельзя положить. Ее невозможно даже взять в руки.

— Не сравнивай себя с корзиной.

— Я подумала… — Кестрель смолкла.

Есть вещи, о которых страшно трудно говорить, и ты не можешь признаться даже в том, как тебе тяжело.

— Так ты не скажешь, о чем подумала?

— Нет.

— Почему?

— Я боюсь, — прошептала она.

— Чего, битвы?

— Нет.

— Отца?

Голос Кестрель зазвучал холодно:

— Пусть он меня боится.

Арин горел желанием убить генерала. Но если дело в этом… Если никакой ошибки Арин не совершал, и ничего исправлять не нужно, а Кестрель пряталась от него лишь потому, что ее пугала жажда мести — его или ее собственная…

— Кестрель. — Он решил спросить прямо. — Ты хочешь его смерти?

Ее глаза сверкнули.

— Я не стану убивать его, — пообещал Арин, — если ты не хочешь.

— Убей, если сможешь. Мне все равно. Он обрек меня на смерть. На то, что хуже смерти.

Ненависть в душе Арина скрутилась в тугой узел.

— Если убью его, сможешь ли ты потом меня простить?

— Ты говоришь об этом так, будто все зависит только от тебя.

— Мне обещали.

Кестрель сощурилась:

— Кто? Твой бог?

— Не прямым текстом, но все же.

Она покачала головой.

— Прошу тебя, ответь на мой вопрос.

— Может, он погибнет от моей руки, — сказала она. — От моего меча.

— Я должен знать, каково твое решение.

— Тогда убей. — Глаза Кестрель влажно заблестели. — Поклянись, что убьешь.

Узел в груди распутался.

— Конечно.

— Он изменил нас обоих. — Кестрель с трудом подбирала слова. — Стоит мне только подумать о тебе, обо всем, что ты потерял, о том, кем ты был и кем тебя вынудили стать… О том, кем ты мог бы стать… И я — я стала такой, не способной даже… — Она резко замолчала.

— Кестрель, — тихо произнес Арин, — я люблю тебя такой, какая ты есть.

Но в ответ она только сжала губы. Ее лицо снова застыло. Арин вцепился в гриву Ланса.

— Так значит, дело во мне.

— Нет, Арин. — Но ее ответ прозвучал неуверенно.

Он подумал о том, как Кестрель любила отца — а тот просто взял и выбросил ее любовь, как мусор. Арин хотел бы рассказать, как вздрогнул, сорвав плющ, — потому что мгновенно узнав лик своего бога. Когда они разглядывали ночное небо, Арин будто смотрелся в черное зеркало воды, о котором говорила Кестрель. А там, в руинах храма, его охватила странная радость, облегчение от осознания собственного предназначения. Словно покровительство бога вернуло ему семью. Он хотел предупредить Кестрель: она пока еще не понимает, что это значит — потерять родителя.

— А ты боишься битвы? — спросила Кестрель.

Что ж, хотя бы на один вопрос было легко ответить. Арин непринужденно улыбнулся:

— Нет.

Пляж был пуст, если не считать того, что на песке расположилось целое дакранское войско. Но валорианцы еще не высадились, их корабли даже не показались на горизонте. И Арин успокоился, хотя, по мнению Кестрель, это могло означать подготовку масштабного наступления. Арин рад был видеть пустую полоску потемневшего от дождей песка, разделяющую палатки и море. Приятно было следить за отливом, разглядывать позеленевшие камни, крабов и рыбок в мелких лужицах, наблюдать за дракой чаек. Ветра почти не ощущалось. Небо было ровное, беспросветно-серое. Прошлой ночью был шторм, и соленый воздух отзывался свежестью.

Солдаты Рошара очень обрадовались приезду принца. Арин подумал, что тот зря прикидывается человеком, не имеющим никакого политического веса. Да, люди преданно служили королеве, но любили они Рошара.

— Сейчас безопасное время суток, — заметила Кестрель, направляя коня к островку бледной травы на холме. Там, как им сообщили, бежал ручей, поивший всю армию.

Арин догнал ее и поехал рядом.

— Да, валорианцы высадятся в прилив, — согласился он.

Кестрель слегка вздрогнула, как будто не ожидала от Арина ответа. Вероятно, ее слова не были попыткой начать разговор — задумавшись, она лишь случайно произнесла вслух свою мысль. Кестрель не стала спрашивать, как Арин понял, о чем речь. Судя по всему, решила, что преимущества высадки во время прилива очевидны.

«Море мгновенно вынесет их на берег, — прошептал бог смерти. — Оно вспенится под тяжестью пушек, разинувших черные пасти».

Арин бросил взгляд на Кестрель. Эта битва — совсем не то, что засада на южной дороге. Безопасных мест здесь не будет, лишь открытая арена, готовая для боя. «Не смотри на нее, Арин. Смотри на меня. Ты встретишь их с радостью. Твое сердце встрепенется, наполнится счастьем. Что есть враг? Он — удары твоего меча, расчищенная дорога к цели. Путь ко мне».

Кестрель и Арин довольно далеко отъехали от лагеря. Их окружали топкие солончаки, обнаженное отливом дно. Запах моря был прекрасен. «Любуйся на нее, сколько захочешь, — прошептал бог смерти. — Но по-настоящему принадлежать ты можешь лишь мне».

Кестрель вырвалась немного вперед. Она обернулась, встретилась с Арином взглядом. На его щеку упала капля дождя. Потом еще одна — на шею. «Ты мой. А я твой. Правда, Арин?» Радостное выражение исчезло с лица Кестрель. Арин представил шкатулку, которая захлопывается так плотно, что крышка сливается со стенками. «Правда».

Вечером Арин, Кестрель и Рошар поднялись на утес. Море сверкало в свете луны. На черной воде плясали белые блики. Песок казался серебряной пылью.

— Симпатично, — отметил Рошар. — Хотя напоминает чистый экстракт ядовитого червя. Когда он застывает, то блестит точно так же. — Он повернулся к Кестрель. — Ну и как, по-твоему, пройдет битва?

За нее ответил Арин:

— И для них, и для нас это будет отчаянное сражение. Солдаты будут драться до последнего, переборов страх смерти. Потому что тяжелое отступление и есть смерть.

Рошар насмешливо приподнял бровь: его милый гэррани преувеличивает. Однако Кестрель кивнула, соглашаясь с Арином.

Тревогу затрубили в полдень. Моросил дождь. Солнце не показывалось, так что невозможно было понять, в какой точке неба оно находится. На востоке собиралась гряда облаков. А на море возникла тонкая бледная линия — паруса.

Артиллерия расположилась на флангах. Объединенная армия Дакры и Гэррана выстроилась клином. Во главе строя встала конница. Лицо Кестрель застыло. Она так сжимала поводья, что костяшки побелели. Ланс глухо топнул копытом.

На море показались плоские валорианские лодки. Несколько тысяч. Уже можно разглядеть лошадей и пушки. Большие шлюпки шли к берегу от вставших на якорь кораблей. Даже сквозь пелену дождя было видно, как поднимаются и опускаются весла.

Арин не слышал валорианских команд. Голоса врагов тонули в шуме моря. Но он видел, как солдаты начали готовить пушки. Арину уже чудился запах пороха. На секунду он словно перенесся с берега, где сидел верхом на коне, в шлюпку, покачивающуюся на волне. Почувствовал пороховую пыль на ладонях, тяжесть ядра в руках. Они начнут стрелять еще до того, как высадятся.

У Арина осталось единственное желание: он готов был умолять Кестрель уйти. Прислушайся он к себе раньше, то знал бы, о чем будет просить в последние минуты перед боем, несмотря на обещание довериться Кестрель. Арин коснулся ее плеча. Кестрель вздрогнула. Он понял, что ее нервы тоже натянуты до предела.

— Еще не поздно передумать, — напомнил Арин. — Прошу тебя, уходи, возвращайся на утесы.

— Нет.

Только в это мгновение он проникся страхом, которому уже поддались все остальные.

— Тогда держись ко мне поближе.

Ответ Кестрель утонул в пушечном грохоте, расколовшем мир пополам.

Арин не видел, куда упало первое ядро, но услышал знакомый звук и почувствовал дрожь от удара, пробежавшую по земле. Раздалось ржание лошадей, крики. Удар пришелся в левый фланг. Армия Рошара дала ответный залп, но большинство ядер пролетели мимо: попасть в движущиеся цели было труднее. Вода взметнулась фонтанами там, куда упали ядра. Одно из них пробило-таки лодку. Люди и лошади оказались в воде.