— Может, дело не только в наркотиках, — произнес он наконец. — Тебе просто слишком больно вспоминать. — Он посмотрел на нее, потом отвернулся.

Нет, поняла Кестрель, он боялся не собственной тяжелой памяти о прошлом. Он боялся ее потерянных воспоминаний и не хотел показывать этот страх, чтобы не испугать и ее.

— Я не нарочно забыла, — возразила Кестрель.

Уголок его губ приподнялся. Улыбка была и не фальшивой, и не совсем искренней. Он заговорил легкомысленным тоном, будто они оба стали объектом чьей-то шутки.

— Ну а я не нарочно помню. — Он окончательно повернулся к Кестрель. — Можно я задам тебе один вопрос?

Кестрель задумалась, охваченная сомнениями.

— Никаких сведений я не прошу, — поспешил добавить он. — Мне ничего не нужно. Я хочу понять. Но это совсем не то же самое, что просить об услуге… или об ответном чувстве. — Он замолк, столкнувшись с трудностью: ему хотелось говорить открыто, но даже родной язык порой подводит и искажает первоначальный смысл. — Ты можешь не отвечать.

— Да скажи уже.

— Ты не хотела говорить о том, чего не помнишь. Не задавала вопросов. Отказывалась слушать. Ты… — Он не договорил, но Кестрель мысленно закончила за него: «Злишься? Боишься?» — Ты действительно не хочешь знать? Или… ты не хочешь, чтобы я тебе об этом рассказывал?

— Можно я сперва сама задам вопрос?

Он растерялся:

— Конечно.

— Тогда в тундре ты сказал, что я оказалась в тюрьме из-за тебя.

— Да.

— Почему?

— Почему?..

— Ты выдал меня кому-то?

Он отшатнулся:

— Нет. Я не знал. И я бы ни за что тебя не предал.

— Тогда что ты сделал?

— Я…

— Я имею право знать.

— Ты солгала мне, — вырвалось у него. — Солгала, а я поверил. Я не просил тебя рисковать жизнью. Я вовсе этого не хотел. Ни за что, только не это. — Его губы задрожали, в широко распахнутых глазах читалось жгучее и болезненное чувство. — У меня много раз была возможность обо всем догадаться. Но я не сумел. Не остановил тебя. Не помог. Я тебя презирал.

— Я солгала, — повторила Кестрель.

— Да.

— Скажи мне — в чем.

— О боги! — Он запустил пальцы в волосы. — Ты соврала про договор. Согласилась выйти замуж за другого, чтобы добыть для меня эту бумажку! Ты пыталась спасти жителей восточной равнины, но не стала переубеждать меня, когда я обвинил тебя в их смерти. Ты поступила ужасно, эгоистично. Ты работала на Тенсена и скрывала это. Он тоже мне лгал, и теперь я начинаю ненавидеть его — за то, что позволял тебе рисковать, а себя — за то, что не понял. Ты пошла на предательство, Кестрель. Как ты на такое решилась? По закону тебя должны были казнить. — Его голос зазвучал ниже, глубже. — Самое ужасное… Я не знаю… Самое ужасное, что ты соврала мне о… — Недоговорив, он прерывисто вздохнул. — Ты очень долго лгала.

На несколько секунд повисло молчание. Помедлив, Кестрель произнесла:

— Я сделала все это ради тебя?

Он покраснел.

— Может, были и другие причины.

— Но тебя волнует именно эта.

— Да.

Кестрель не знала, что ответить. Странно говорить о собственных безрассудных поступках, которых не помнишь. Но наконец она разглядела его гнев, прятавшийся под поверхностью, и поняла, что злится не только она. Кестрель стало немного легче. Ее поступки были глупыми, но смелыми. Кестрель это осознавала. И теперь она понимала, как видит события ее спаситель и как тяжело ему с этим жить.

Кестрель с радостью и в то же время с болью узнала, что она не всегда была пустой скорлупкой. Но как разительно отличалась та смелая девушка от нынешней Кестрель, которая не могла даже долго держаться на ногах. В душе крутился водоворот эмоций.

— Теперь твой вопрос.

— Забудь.

— Нет, я отвечу.

Он покачал головой:

— Ты не обязана.

— Дело действительно в тебе. Ты прав, я не хотела, чтобы ты рассказывал мне о том, чего я не помню. Только не ты.

Он вздрогнул, но попытался скрыть это. К глазам Кестрель подступили слезы.

— Кто ты такой, чтобы знать обо мне больше, чем я сама? Почему только ты можешь рассказать мне, кто я такая? Откуда у тебя эта власть? Несправедливо, что ты такой. — Голос Кестрель надломился. — Что я такая.

Он переменился в лице:

— Кестрель…

Она задержала дыхание до боли в легких, не в силах произнести ни слова. Правда наконец открылась: Кестрель оказалась в тюрьме по собственной вине. Совершила неведомую фатальную ошибку. Арин так хорошо подходил на роль виноватого, что ввел ее в заблуждение. А виновата была сама Кестрель. Она одна.

Он потянулся к ней через стол. Ее ладонь казалась совсем маленькой по сравнению с его рукой, такой большой и теплой. Кестрель уставилась на нее, смахивая слезы, и снова увидела черную каемку на ногтях. Он кузнец!

Внезапное открытие заставило ее замереть. Кестрель вспомнила о кинжале у себя на поясе. Слезы моментально высохли. Она посмотрела на Арина, который казался таким юным, и в то же время слишком осторожным, обеспокоенным, неуверенным… Потом его лицо словно осветил луч.

— Возможно, — произнес он, — нам стоит попытаться быть честнее друг с другом.

Хотела бы Кестрель знать, что в ее глазах подарило ему надежду. Кого он видит перед собой?

— Арин, — произнесла наконец она. — Мне понравился кинжал.

Он улыбнулся.

— Теперь у них есть опорный пункт на юге, — вздохнул Рошар.

— Я в курсе, — ответил Арин.

— Странно, я уж думал, тебя теперь ничего не интересует, кроме твоего домашнего привидения.

— Перестань.

В последнее время они только так и разговаривали. Рошар начинал с колких шуток, но постепенно отбрасывал их, как шелуху, и начинал злиться всерьез. Арин постепенно замолкал, уходя в оборону. В этот раз они сидели в кабинете рядом с библиотекой. На столе лежали карты и другие бумаги. Здесь никто не должен был помешать. Через запертую дверь никто не смог бы разобрать, о чем они говорят. Если бы кто и прошел по коридору, то услышал бы лишь неясные голоса, но не конкретные слова. Несмотря на жару, решетчатые окна оставались закрытыми, потому что Рошар пожаловался на сквозняк. На самом деле принц просто не хотел, чтобы их разговор подслушали в саду. Но вместо того, чтобы обсуждать тактику, которая помогла бы защитить полуостров от валорианцев, они с Рошаром просто ругались. Арин был почти уверен, что принц вот-вот что-нибудь разобьет — например, окно. От разбитого стекла точно будет много шума.

— Мы потеряли остров, а ты… Чем ты занят? — Рошар разжал кулаки и развел руками. — Ты вообще здесь сейчас? Нет, конечно. Ты наверху, у нее в покоях, в ее голове. Арин, с этим пора заканчивать.

Арин промолчал. Рошар выругался по-дакрански, да так смачно и заковыристо, что Арин побоялся даже задумываться над смыслом этой грамматической конструкции.

Последовало молчание. Арин почти уверился, что бог смерти покинул его: покровитель упрямо молчал, сколько ни вслушивайся. Арин не преминул вознести молитвы богу войны, соратнику смерти, любившему вкус крови, но и они остались без ответа. Итрия была захвачена. Теперь к югу от Гэррана располагался оплот валорианцев. Очень скоро армия генерала снова попытается высадиться на полуострове — только неясно, где именно.

— У моей сестры появится к тебе очень много вопросов.

Арин невольно вспомнил, как королева поцеловала его весной, а он прижал ее к закрытой двери. Арин знал, что нравится правительнице Дакры. Он поверил, что не нужен Кестрель, и в то мгновение решил наплевать на нее. Теперь у него внутри все сжалось от стыда.

— Арин, будь любезен, отвечай, когда я к тебе обращаюсь.

— Твоя сестра меня не волнует.

Принц закрыл лицо руками, словно маской, оставив открытыми только глаза, и посмотрел на Арина с изумлением. Потом потер веки пальцами.

Но что должен был ответить Арин? Он не мог объяснить, каково это — всего через несколько дней после разговора с Кестрель услышать, как из глубины дома роскошным водопадом полилась фортепианная мелодия. Он задержал дыхание, заметив, как неуверенно звучат первые ноты. Потом Кестрель стала отрабатывать сложные ритмические рисунки. И Арина наполнило новое, головокружительно яркое чувство — теплый золотой вихрь.