— На три дня, а там посмотрим. Ты же знаешь, что в одну секунду всё может поменяться.

Коллега кивнула и, отломив кусочек аппетитного угощения, принялась лопать. Я же заказывала себе лишь кофе, наслаждалась вкусом и запахом. Грела ладони о кружку и слушала подругу, которая рассказывала, как провела Новый год, где и с кем встречала. А потом расспрашивала у меня.

Я в подробности вдаваться не стала, решив рассказать лишь то, что немного побыла у друзей, а потом вернулась домой. О незнакомце и поцелуе решила умолчать. Всё же это слишком личное, о котором я не рассказала даже близким друзьям. А мы, между прочим, не первый год друг друга знаем.

Да и это действительно слишком личное, чтобы делиться этим с кем бы то ни было. Я хочу его сохранить глубоко в себе и никому не рассказывать. Словно оно стало для меня очень дорогим, драгоценным.

И, наверное, оно так и было. Даже сегодня ночью, когда я сомкнула глаза на несколько часов, мне приснились эти губы, что обжигали мою кожу на губах. Которые касались так, что по телу проносился электрический разряд в двести двадцать вольт, простреливая всю меня и моё сознание.

Мне было жарко так, что во сне я раскрылась, а проснулась в поту и с быстро бьющимся сердцем, словно пробежала двадцать километров.

Я долго не могла успокоить своё сердцебиение и неровное дыхание. Сон был настолько реалистичный, что у меня перехватило дыхание, и, рвано дыша, я ощущала на своей коже его касания и слышала шёпот рядом с собой. Лишь через некоторое время смогла взять себя в руки и понять, что я не во сне, а наяву в своей кровати. Одна.

По телу прошёлся озноб. И, прикрыв глаза, я пыталась сосредоточиться, но у меня ни черта не получалось, потому что как только я закрывала глаза — я видела его и губы, что касались моих губ. Холодное прикосновение, от которого по телу расползается жар.

Очнулась я от того, что меня кто-то громко звал. Резко повернув голову, я увидела, что это Ленка пристально смотрит на меня, не понимая, что со мной происходит. А я так погрузилась в свои воспоминания и мысли, смотря в окно, за которым день сменялся вечером и плотные сумерки накрывали город, что ничего не замечала.

— Ты о чём задумалась? — в глазах Канаевой я увидела беспокойство и непонимание.

— Да так. Не обращай внимания.

Мы ещё какое-то время посидели, поговорили и, оплатив счёт, вышли вместе из уютного и теплого местечка, потом попрощались и двинулись в разные стороны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Домой я приехала только через полтора часа, потому что пробка за всё это время не рассосалась. Я вошла в дом и не успела ещё закрыть входную дверь, как в сумке ожил телефон, оповещая меня о новом входящем вызове.

Сразу подумала, что это Шестинский желает видеть меня на работе, но нет. Я ошиблась. На этот раз звонила Белова, которая беспокоилась обо мне. Но я заверила её, что всё хорошо и ей не стоит ни о чём таком волноваться.

Поговорив с подругой немного, набрала номер родителей. С ними уже я разговорилась не на шутку. Всё же по родным я соскучилась — мы не виделись несколько недель, да и разговариваем не так часто. Опять же из-за моей работы.

С мамой мы проговорили достаточно долго. Она передавала привет моим друзьям и сказала, чтобы как-нибудь все вместе заглянули к ним, как только они приедут в город. Я согласилась и сказала, что всё передам.

Тепло попрощавшись с родительницей, я направилась в душ, а потом и легла спать, укутавшись в тёплое пуховое одеяло, и почти моментально провалилась в сон.

Шестинский за вечер ни разу не позвонил, что не могло меня не радовать. Но это затишье перед бурей меня всё-таки тревожило.

Дни пролетали быстро и монотонно. Рождество всё же получилось встретить с четой Беловых. Работать я стала, как и прежде: с графиком два через два, что меня не могло не радовать. Но всё же я переживала, что Шестинский вновь вызовет меня к себе в кабинет и поставит мне ещё несколько дежурств плюсом к моим дневным сменам.

Но нет. Такого не происходило. Мы почти даже не пересекались. А если и встречались, то я вежливо здоровалась с ним и проходила мимо. И, конечно, в душе радовалась, что этот мужчина наконец понял, что ему меня не приручить, и отстал от меня. Постепенно напряжение последнего месяца сходило на нет. И под конец я совсем расслабилась. Да и чувствовала себя лучше. Морально.

Сегодня была смена моя и Ленки. Дежурство было не таким легким, как весь месяц. Было две операции, не слишком тяжелые и сложные, но всё же и не лёгкие.

Из операционной я вышла уставшая, но держалась. Приняла бодрящий душ и двинулась в сторону сестринской. За столом с чашкой крепкого ягодного чая сидела Канаева.

— Ну, как всё прошло? — спросила девушка, отхлебнув глоток напитка.

— Хорошо. Жизни пациента ничего не угрожает.

Села, облокотившись о спинку стула, прикрыла глаза. До конца смены оставалось чуть больше получаса, а глаза уже сейчас слипались.

Сегодня вновь спала плохо. Всё чаще мне стал сниться тот незнакомец в лифте и наш поцелуй. Вернее, то лёгкое, но невероятное касание, которое внутри что-то задело, отчего я не могу забыть этого мужчину и его прикосновение к моим губам, бросающее меня в жар.

Я понимала, что это лишь случайная встреча, случайный поцелуй… Но не могла его забыть, выкинуть из головы. Я остро и трепетно помнила нежные прикосновения сильных рук к своему лицу, помнила его голос, его слова: «Ты очень красивая!»

Он говорил это, как данность. Как само собой разумеющееся.

Пыталась его забыть, выкинуть из головы, повторяя каждый раз, что это лишь случайность, но у меня ничего не получалось. Словно это какое-то проклятье, наваждение, от которого я не в силах избавиться.

— Ярославская!

Неожиданно мужской рык, прогремевший на всю сестринскую, резко ворвался в моё сознание, как и громкий хлопок, ударяющий дверь о стену, привёл меня в чувство.

Резко распахнула глаза, встречаясь с серьёзным и даже каким-то грозным взглядом нашего зава Германа Витальевича.

— Что случилось, Герман Витальевич?

По его виду было заметно, что он нервничает. Таким я видела его в первый раз. Это дало понять, что случилось что-то серьёзное.

— Ты мне нужна в реанимации. Срочно! Десять минут назад привезли Свободина Егора — попал в аварию. Травмы очень серьёзные. Кроме тебя я никому не могу доверить эту операцию.

Соня

Не успеваю что-либо сказать, как в наш с Германом Витальевичем разговор вклинивается Ленка.

— Егор Свободин? — удивляется и даже слегка вскрикивает, прижимая пальцы рук к губам.

А я не могу понять, о чём она вообще говорит. Кто такой Егор Свободин?

В первый раз про него слышу. Он, наверное, какая-нибудь знаменитость, раз о нём так говорят. Да и ещё Канаева знает о нём.

Интересно, кто же он такой?

— Да. Тот самый, — отвечает ей зав, а потом переводит взгляд на меня. — Соня, бегом в операционную! Хватит сидеть! — рявкает, и я подскакиваю с места, как ужаленная.

Завотделением хирургии скрывается точно так же, как и появился — неожиданно. Быстро поворачиваю голову в сторону коллеги и спрашиваю то, что мне сейчас интересно:

— Кто такой Егор Свободин?

— Ты что, реально не знаешь, кто такой Егор Свободин?

Я на её вопрос качаю головой. Действительно не знаю.

— Это лучший гонщик страны. Он ни одного заезда не проиграл. Прикинь? — вижу, как её глаза начинают сиять блеском восхищения, когда она говорит про этого мужчину. — Ему всего тридцать один год, а сколько у него медалей и заездов! Ох, а какой красавец, — мечтательно растягивает буквы в словах.

Всё понятно. Машу рукой на Ленку и быстро выхожу из сестринской. Шестинский прав — нечего тут рассиживаться, хоть и, по сути, мой рабочий день уже подошёл к концу. Но в нашей работе бывают непредвиденные обстоятельства, и тут уж ничего не сделаешь.