Останавливаюсь посреди коридора и оглядываюсь. Ко мне спешит Лена Канаева. Ну вот, сейчас начнутся расспросы. А мне этого ой как не хотелось бы. Да и всё равно, я не собираюсь ей что-либо рассказывать.

— Что-то случилось? — спрашиваю её, стоит ей подойти ко мне, остановившись в нескольких шагах.

— Почему ты не сказала, что ты ассистировала на операции Свободина?

— А должна была?

Выгибаю бровь в удивлении от вопроса Ленки. С чего вдруг она интересуется этим? Да и с чего это я должна всем всё рассказывать, на каких операциях я ассистировала? У каждого своя работа, которую он должен выполнять и не лезть в чужую.

— Просто интересно, Сонь. Ты с самого утра какая-то странная.

— Всё нормально. Я вот что хотела у тебя спросить… — задерживаю дыхание, думая, стоит ли спрашивать или же не стоит.

Не втягиваться во всё это. Но внутри волнение так и не пропадает. И поэтому, чтобы узнать и наконец успокоиться, забыть об этом человека, я должна спросить.

— Как Свободин?

Вопрос вылетает так стремительно, будто я устала носить в себе эти слова. Вот и всё. Я задала вопрос и теперь, затаив дыхание, жду, что ответит Канаева.

— С ним всё хорошо. Вчера очнулся и постепенно приходит в норму. Я подробности не знаю. Это тебе лучше узнать у Шестинского. Я же других курирую.

Я только качаю головой и вновь выпаливаю вопрос, даже не думая о том, что делаю. Только после того, как озвучиваю его, понимаю, что сделала.

— В какой он палате?

Коллега прищуривается, пристально рассматривая меня. Я же стараюсь держать себя в руках, чтобы не выдать себя, как нервничаю сейчас.

— В двести четвёртой.

Я опять качаю головой и, разворачиваясь, направляюсь в ту сторону, куда и собиралась.

Не понимаю, как я оказываюсь перед дверью в палату двести четыре. Словно ноги сами принесли меня сюда. К этой самой двери.

Рука тянется к ручке двери. Замирает в миллиметре от неё. Не решаюсь её открыть, но меня словно магнитом тянет сюда. Словно кто-то там за ней дёргает за ниточку, желая притянуть меня как можно ближе.

Я только посмотрю, как он, и всё. Посмотрю и уйду. Да, так и поступлю. Это простое волнение за своего пациента, и всё. И ничего более. Просто волнение за пострадавшего, при операции которого я ассистировала.

Вдыхаю и, потянувшись к ручке, обхватываю её ладонью и нажимаю вниз, открывая белоснежную дверь с номерком двести четыре.

Протискиваюсь внутрь, и мой взгляд сразу падает на одноместную кровать с белоснежным бельём. И на ней лежит мужчина. Тот самый. Егор Свободин.

Делаю судорожный вздох и замираю.

Солнечный свет падает на лицо мужчины.

Делаю шаг к кровати, а потом ещё… и ещё… Останавливаюсь совсем близко, рассматривая его. На лице всё так же видны царапины и ссадины, хоть уже и не такие кошмарные, как два дня назад на операционном столе.

Глаза прикрыты. Русые волосы как будто чуть отросли. Щетина на скулах, подбородке и над губами стала гуще и кажется светлее. На правой щеке виднеется длинная царапина. В кончиках моих пальцев опять оживают странные ощущения, даже не ощущения, а воспоминания: как я касалась его лица, и как кололась его щетина… И теперь вновь меня тянет прикоснуться к его лицу. К этой самой царапине.

Прежде чем понимаю, что делаю, рука тянется к лицу Егора. Затаила дыхание.

Прикасаюсь к длинной царапине. Провожу по всей её длине. Задыхаюсь от ощущений. Сердце трепещет, бьётся как умалишённое. Словно птичка в клетке.

Моё запястье резко кто-то хватает. С силой сдавливает, отчего я вскрикиваю и встречаюсь со взглядом распахнутых серо-голубых глубоких глаз. Сердце уходит в пятки.

Соня

Его глаза становятся глубоко-синие. Они смотрят в мои тёмно-карие пристально, внимательно и будто пытаются заглянуть ко мне в душу. Или это мне только кажется? Но я не могу оторвать от него своего взгляда. А он не убирает своих сомкнутых пальцев с моих запястий.

— Что ты делаешь? — раздаётся его голос в тишине палаты.

Сжимает чуть сильнее запястье, принося лёгкую боль, от которой я чуть вскрикиваю и зажмуриваюсь, теряя между нами контакт. Мужчина тут же расслабляет пальцы, и я вырываю руку из его хватки. Прижимаю к себе, потирая запястье другой рукой.

Мои глаза мечутся по палате, боясь встретиться с синевой его глаз, которые ещё какое-то мгновение назад были серо-голубые, а сейчас глубокая синева в них плещется.

Я не знаю, что ему ответить. Что сказать. Какого вообще я сюда приперлась? Вот нужно мне это было?

Проклинаю себя, называя последними словами. Нужно идти работать, а не рассматривать его. Что я здесь делаю?

— Я… — голос хрипит, срывается, и я прочищаю горло, чтобы не выдать своё волнение, потому что моё быстро бьющееся сердце сейчас готово выпрыгнуть после его касания к моему запястью. Кожа на этом месте, где он касался меня, горит.

— Я хотела измерить вашу температуру. Как вы себя чувствуете?

Говорю первое, что приходит на ум. Не говорить же, что я хотела лишь прикоснуться к нему. Совсем мозги отказали. Не о том ты думаешь, Соня. Не о том.

Всё же беру себя в руки, но посмотреть на него боюсь, будто маленькая провинившаяся девочка стою перед ним, а он меня отчитывает. Глупая. Нужно быстрее уходить отсюда и больше не появляться.

— Жить буду.

Говорит и замолкает. Между нами повисает тишина. Кожу на лице начинает покалывает, как и тогда в лифте.

Делаю вдох и решаюсь на него посмотреть. Посмотреть и уйти.

Быстрый взмах ресниц, и я вновь сталкиваюсь с глубокой синевой, которая внимательно, серьёзно меня рассматривает. Сначала проходится по моему лицу: будто касается своей рукой моих глаз, скул и губ. И взгляд опускается ниже, рассматривая меня ещё пристальней, чем прежде.

Теперь он может рассмотреть меня тщательней и увидеть, что я очень миниатюрная, худенькая девушка — под пуховиком этого не было видно. А теперь я перед ним как на ладони. В брючном костюме голубого цвета, предназначенном для операционных сестёр и хирургов.

Стройная, тонкая талия. Тёмно-карие глаза. Густая копна пушистых тёмных волос. Аккуратный носик. И аккуратные губки.

Всё тело колет — будто рукой проводит по талии, касается моей кожи, оставляя ожоги на ней.

В голове будто включилась сирена, вопя о том, что нужно уходить. Немедленно уходить. Но как же хочется остаться! И прикоснуться к его лицу. Вновь провести пальцами по длинной царапине на щеке. Прикоснуться к колючей светлой щетине. Но одна мысль мешает мне просто так отойти от этого мужчины…

Интересно, а помнит ли он меня? Помнит ли наш поцелуй?

Но тут же прогоняю эти мысли прочь из своей головы.

— Хорошо.

Это всё, что я могу сказать, и, развернувшись лицом к двери, делаю шаг по направлению к выходу из этой палаты. Прикусываю нижнюю губу и корю себя ещё сильнее, повторяя, что не следовало сюда приходить. Глупая дурочка. Что он обо мне подумает? Да и вспомнит ли он меня вообще?

Скорей всего, нет. Почему-то со стопроцентной уверенностью могу сказать, что у него таких, как я, которых он целовал не раз, много. Взять хотя бы Дашку, да и всех остальных девчонок — стоило им только узнать, кто у нас лежит в отделении, как у них сразу зажглись глаза, как гирлянды на новогодней ёлке.

Он красивый.

Нет. Нет. И ещё раз нет. Я должна выбросить его из своей головы. Думать только о работе, которая для меня намного важнее.

Только подхожу к двери, как позади себя слышу голос.

— Ты очень красивая…

А меня от этих слов простреливает пониманием. Замираю. Как и рука, что потянулась к ручке двери.

Свободин это сказал, или же мне только послышалось? Показалось?

Его слова. Он говорил мне те же слова, что и тогда в лифте. Так и зависаю. Не могу с места сдвинуться, чтобы наконец уйти из этой палаты и больше сюда не приходить. Но не могу и развернуться, чтобы посмотреть в его глаза ещё раз. Глубокая синева.