— Я не целовал её, — рычит он, и жевалки на его скулах ходят ходуном, руки сильнее сжимаются в кулаки — мой взгляд падает на его сбитые до крови костяшки пальцев. И сердце пронзает укол вины, но тут же я отодвигаю её.

— Значит, мне показалась, что вы целовались перед зданием клиники? А я-то думаю, почему она взяла неделю выходных, а оказывается, чтобы рядом с тобой быть!

— Что за чушь ты несёшь? — раздражается Свободин. — Я тебе не раз говорил, чтобы ты уходила из этой клиники, и спрашивал, что у тебя с этом Шестинским. А ты мне соврала. Глядя мне в глаза, врала. Ты специально брала лишние смены, чтобы быть с ним рядом? Да?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Работа — это моя жизнь, как ты этого не понимаешь?! Я не уйду. Это моя детская мечта! И никакой Шестинский тут ни при чём! Хватит приплетать его сюда. Это ты обжимал Крылову и на глазах у всех её целовал, а не я Шестинского.

— Я твой мужчина, а не Крыловой! Твой!

Делает шаг в мою сторону, хватает меня за плечи и встряхивает.

— Я целовал тебя! Одну тебя. А ты мне врала. Зачем, Соня? — я смотрю ему в глаза, в которых бушует шторм, вихрь, который подхватывает и меня. — Думаешь, если бы ты сказала, я бы отказался от тебя? Да ты мне чуть ли не важнее гонок стала за эти несколько, мать его, недель! Я тебе говорил не один раз, что таких красивых девушек, как ты, прежде никогда раньше не встречал. Ты одна. Единственная.

Я тяжело дышу, хватая губами воздух. Смотрю в его глаза неотрывно, желая поверить. Поверить в то, что это действительно так — он не целовал Дашку. Что я действительно ему важна. Важнее даже этих чёртовых гонок, где он подвергает свою жизнь риску. Но перед моими глазами вновь появляется их образ: как она обнимала его, целовала его в губы. И самый чёткий, прямой удар в сердце — его руки лежали на её талии.

Как же я хочу поверить. Хочу. Но мои глаза меня не обманывают. Я своими собственными глазами всё это видела.

— Я не поверил Крыловой, когда она мне сказала, потому что думал, чувствовал, что ты не такая. У тебя всегда всё на лице написано — каждая эмоция, как у маленького ребёнка, — качает головой. — Ты как открытая книга, Соня — только посмотришь на тебя, и всё сразу поймёшь. Но когда я увидел тебя целующейся с Шестинским… Почему ты не сказала, Соня?

Эти его слова — как нож в спину. Резко. Больно. Глубоко. И он, будто провернув нож несколько раз, всаживает его ещё глубже. Мне физически стало больно. А моя душа, кажется, в этот момент разбилась на миллиард осколков.

Я не знала, что ему ответить. Меня душили слёзы, которым я не позволяла пролиться. Сдерживала себя из последних сил. Сдерживала и смотрела. Смотрела в его глаза. В его лицо, запоминая каждую его чёрточку. Цвет глаз. Их глубину. Каждое изменение в мимике. Его колючую щетину. Его запах, вдыхая его глубоко в себя.

Мне было больно делать этот шаг. Физически. Морально. Будто каждую секунду времени на моё тело наносили глубокие порезы. На сердце. Его словами. Его неверием мне.

Выдыхаю — в носу, в глазах щиплет, а в животе скручивается тугой узел.

— Мы с тобой разные. Слишком разные. Ты не веришь мне. А я… Я… — голос еле слышен, шелестит как ветки одинокой ивы, склонившейся над озером. Моргаю, и одинокая слеза ласкает реснички, падает на щёку и катится вниз по коже, падая вниз, словно в бездну. Смотрю в последний раз в его синие глаза. — Нам не быть вместе.

И, вырвавшись из его цепких рук, словно разорвав оковы, бегу в сторону выхода. Быстро обуваю сапоги, чтобы он не смог меня догнать и остановить — если захочет, — хватаю пальто и сумку и не одеваясь вылетаю из квартиры.

Бегу, не оглядываясь назад, а меня душат слёзы, которые я уже не сдерживаю, и они катятся из глаз.

Я лечу по лестнице вниз, не разбирая дороги, лишь бы быстрее спуститься, выйти из этого душного дома. Дыхание сбивается, душит, в боку начинает колоть, но я не обращаю на это никакого внимания.

Лечу по ступенькам, не разбирая дороги, пока у меня не заканчиваются силы и я не падаю на бетонный пол, больно ударившись коленками. Но и на это не обращаю внимания. Это ничто по сравнению с тем, как разрывается моё сердце в этот момент. Громко всхлипываю, уже не сдерживаясь, зажмуриваюсь.

Душу разъедает словно кислотой, оставляющей на ней ожоги. А слёзы так и катятся, обжигая кожу лица.

Соня

Душа разрывается на части, а в ушах стучит колотящееся сердце. Но не от быстрого бега, а от боли, что сейчас съедает меня заживо.

Пальцы рук сжимаются в маленькие кулачки, ногти впиваются в кожу ладоней. Голова опущена, а с губ срываются неконтролируемые всхлипы. По щекам катятся дорожки слёз.

Так невыносимо больно, что хочется кричать, раздирать своё сердце руками, чтобы оно перестало болеть и саднить. Хочется заглушить эту боль, чтобы не чувствовать её. Не чувствовать совсем ничего.

Посторонний шум неподалёку врывается в мои мысли и заставляет замереть.

Неужели это Егор? Эта мысль быстро меня отрезвляет, хоть и на какое-то мгновение.

Я вскакиваю с холодного бетонного пола и вновь пускаюсь вниз по ступенькам. Колени саднят и болят. Передвигаться становится сложнее. Но я сквозь стиснутые зубы терплю эту ноющую боль. Не могу себе позволить остановиться и, если это действительно Свободин, быть пойманной этим человеком. Не хочу, чтобы он догнал меня и увидел, в каком я сейчас состоянии.

Кто угодно, но только не он.

Поэтому сквозь боль физическую стараюсь передвигаться как можно быстрее вниз к выходу.

Я не считаю этажи, потому что и так знаю, что их здесь очень много. Для меня главное сейчас — спуститься вниз, вызвать такси и уехать домой. Только там я могу дать волю своим слезам, чувствам.

Внезапно тишину разрезает мелодия телефона, звучащая из моей сумки. Моё сердце пропускает оглушительный удар. Но я не останавливаюсь, чтобы посмотреть, кто звонит, а ещё быстрее, как только могу, слетаю вниз по ступенькам.

От быстрого бега становится тяжело дышать. В висках стучит. Но я стараюсь никак на это не обращать внимание. Мне как можно скорее нужно спуститься вниз и уехать отсюда.

Телефон через некоторое время замолкает, и я выдыхаю с некоторым облегчением.

Через пару пролётов я оказываюсь на первом этаже. Останавливаюсь. Прислушиваюсь. В подъезде стоит гробовая тишина, лишь моё тяжелое дыхание слышится и быстрое биение сердца.

Может, мне показалось? Но у меня нет времени анализировать это.

Я выбегаю из подъезда, хватая губами прохладный воздух, который тут же проникает в лёгкие и начинает колоть. Сразу же рука ныряет в сумку, чтобы достать мобильный и вызвать такси.

На дисплее сразу же обнаруживаю один пропущенный вызов и одно новое сообщение. Но не от того человека, от которого ждала.

Ждала? Да. Наверное, всё же моё глупое сердце ждало, что Егор мне позвонит, захочет поговорить, вернуть меня. Но мои надежды разбились в пух и прах, когда на дисплее высветилась фамилия зава.

Сердце пронзило плохое предчувствие. Дрожащим пальцем, предчувствуя недоброе, я ткнула в иконку, открывая сообщение.

Шестинский: «Завтра, Соня Александровна, я жду вас на работе. В моём кабинете. И только попробуйте не прийти».

Сердце приняло очередной удар. Чаще задышала. Перед глазами всё закружилось, я пошатнулась и сделала шаг назад, врезаясь в металлическую дверь подъезда.

Сообщение зава, его слова не предвещали ничего хорошего. Это я прекрасно понимала. Но о чём будет разговор, я даже не могла сказать точно.

Первая мысль, пришедшая мне на ум — уволит. Но сразу же отогнала эти мысли, потому что, если бы это было так, то он бы не приказывал явиться на работу и зайти к нему кабинет. Может, конечно, он хочет для начала отчитать меня, накричать, а потом преподнести бланк для заполнения заявления на увольнение. Что вероятней всего.