И в этот самый момент дверь в палату к Егору Свободину резко распахивается, отчего я отскакиваю назад, чтобы меня не ударило дверью по лбу. На пороге я вижу Шестинского Германа Витальевича. А за его спиной суетится и выглядывает Дашка Крылова.

Соня

Шестинский смотрит на меня, и выражение его лица меняется — секунду назад он выглядел растерянным, не ожидая встретить меня здесь, но сейчас он всё больше хмурится, становится жёстким. По коже пробегают неприятные мурашки, и я понимаю, что ничего хорошего мне ждать не остаётся.

Хочется рефлекторно поёжиться, обнять себя руками, дабы отгородиться от этого человека как можно дальше.

Никогда этот мужчина мне не нравился. А последние месяцы, когда он особо пристально начал обращать на меня внимание, и все эти его дежурства, что он мне назначал, ещё больше отталкивали от этого человека.

— Ярославская! — грубый недовольный голос завотделением разрезал затянувшуюся тишину между нами.

Я вздрогнула, и тут захотелось сжаться в колючий клубок, ощетиниться, как ёжик, чтобы он не подходил ко мне. Но я тут же выпрямилась, не позволяя увидеть все мои чувства — причём далеко не приятные — к этому человеку.

Потому что знала: если дам слабину, и он это увидит, то ничем хорошим это не закончится. Поэтому я должна невозмутимо выстоять перед ним.

Тем более рядом находится Даша. Да и Егор Свободин смотрит — чувствую его пристальный, довольный и даже какой-то злой взгляд на себе. Именно это тут же отрезвляет меня.

Не хочу, чтобы все видели моей слабости. И особенно не хочу, чтобы видел Егор. Хоть и последняя его реакция на меня царапнула по сердцу.

— Да, Герман Витальевич, — говорю спокойно и непринуждённо.

— Что вы здесь делаете? — он говорит уже спокойнее, но я уже достаточно изучила этого человека, чтобы заметить в голосе ярость и недовольство, хоть зав и старается их замаскировать. Но тот, кто знает его не один месяц, тот может разобрать весь этот его тон. — В это время вы должны быть у своего пациента, но никак не здесь.

Быстро бросает взгляд мне за спину. Потом вновь переводит его на меня.

Так, Соня, ты не должна показывать этому человеку свою слабость и то, какие чувства ты к нему испытываешь — жгучую ненависть.

— Перед посещением своих подопечных, — начала размеренно и мягко, проговаривая чётко каждое слово, — я решила посетить пациента, на операции которого я ассистировала накануне, и узнать, как он себя чувствует. А что, это запрещено трудовым законодательством или противоречит медицинскому кодексу?

Последнее предложение вырвалось само собой. И только после того, как я поняла, что сказала, прикусила кончик языка.

Чёрт, Сонька, что ты делаешь? Ты же просто нарываешься сейчас на дежурства. Но поделать я уже ничего не могла. Я уже всё сказала, и теперь придётся только молиться, чтобы последствий моим словам не было.

Я почувствовала на себе ещё более пристальный и изучающий взгляд, который прожигал мою спину огнём. Мне даже казалось, что на теле останутся ожоги. Кожа просто пылала. Почувствовала, как всё лицо горит.

— Ярославская! — мужской рык почти заставил меня поморщиться. Отрезвил в одну секунду.

Мне титанических усилий стоило, чтобы не сжаться в маленький клубок. Впрочем, как и Дашке, которая застыла изваянием позади начальника и стреляла в меня своим хмурым взглядом.

Вот только её мне здесь не хватало для полного счастья…

— Вы что себе позволяете? Как вы можете так разговаривать с начальником? С завотделением этой клиники? — его яростный голос и гневное выражение лица свидетельствовали, что я очень сильно попала. И пощады мне точно не будет.

Этот не тот человек, который спустит такое вот к себе отношение.

— Как вас там? Герман Витальевич? — от твёрдого голоса позади себя я застыла мраморной статуей. — Если вы начальник, то это не даёт вам никакого права так разговаривать с девушкой.

В этом голосе была сталь, холод, почти лёд, и от него вдоль позвоночника волной прокатились мурашки. Но это были совершенно другие чувства, нежели к Шестинскому.

В эту секунду мне так хотелось обернуться и посмотреть на него. Увидеть черты его лица и попробовать угадать, что он сейчас чувствует и о чём в эту секунду думает. Лишь титанических усилий мне стоило этого не сделать.

Мы здесь не одни, поэтому необходимо держать себя в руках.

Но эти его слова… И то, что он меня защитил… Он ведь защитил?

— А вы, молодой человек, лучше бы не лезли. Вас это никак не должно касаться.

— Меня это напрямую касается.

Я чувствовала кожей, что напряжение в палате накаляется. Отчего стало как-то неуютно. Не так, как было, когда в ней находились только я и Егор Свободин. Совершенно по-другому.

— Эта девушка, как я понял, присутствовала и даже ассистировала на моей операцию. Поэтому меня это напрямую касается. Мне всегда казалось, что медсестра, заботящаяся о своих пациентах, заслуживает похвалы, но никак не выговора, — с каждым словом голос мужчины становился всё жёстче и жёстче. — В любом случае вам никто не давал права так с ней разговаривать.

Взгляд начальника, направленный сначала на Свободина, а потом на меня, говорил о многом. Уже сейчас мне стоит настраиваться на дежурства. Причём не на одно.

Ну что ж, я готова к этому. Не впервой. Только я не могу понять, почему Свободин за меня заступился? И не хотелось бы, чтобы из-за меня у него были неприятности. Я всё же сама способна справиться с Шестинским. А ему не следовало во всё это лезть.

На мгновение в палате повисла тишина, но первой её нарушила я. Потому что мне действительно нужно было уже идти.

— Я пойду, — слегка повернулась в сторону Егора, твёрдо и жёстко смотрящего на Германа Витальевича, который в своё время так же буровил взглядом мужчину. — Поправляйтесь, Егор, — легко улыбнулась, слегка приподнимая уголки губ.

Имя мужчины я произнесла с улыбкой, пробуя его и будто запоминая. Будто каждой буквой я вгоняла его себе под кожу.

— Как закончится ваша смена, зайдите, пожалуйста, — Егор говорил строго, и я поняла по его тону, что возражать не стоит и лучше сделать так, как он просит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Всё это он говорил мне, смотря прямо в моё лицо. Я поняла, что это было адресовано исключительно мне.

Но я не могла понять, зачем я ему нужна?

— Хорошо, — я кивнула и, развернувшись, направилась из палаты.

Проходя мимо Шестинского, услышала слова, что были адресованы мне:

— В обеденный перерыв зайдите ко мне в кабинет, Ярославская!

Соня

— Ярославская, ты что, мать твою, вытворяешь?! — рявкает Шестинский, стоит мне только зайти к нему в кабинет, прикрыв дверь, как он и приказывал, в обеденный перерыв.

Я застываю от мощи и ярости в его голосе, от взгляда, который направлен на меня: бешеный, злой, как у дикого зверя, который смотрит на свою добычу и хочет убить. Свернуть маленькому зайцу шею.

В этот момент мне впервые страшно находиться в одном помещении с этим мужчиной. Ранее никогда такого не чувствовала, потому что знала: как бы он ни относился ко мне, никогда не посмеет перейти черту. Но сейчас, видя, что таит его взгляд, я понимаю — он способен на всё.

Но несмотря на страх, вдруг сковавший всё моё тело и на время лишивший меня способности двигаться и говорить, я пытаюсь ничем не выдать, что напугана, стараюсь вести себя ровно, чтобы ещё сильнее не разозлить зава, который и так на пределе.

— Что, язык проглотила? — рявкает, кажется, ещё громче. — Ты забыла, кто здесь начальник? Почувствовала себя неприкасаемой? Возомнила, что тебе ничего не будет за то, что ты вытворяешь?