Часы показали восемь вечера, пора собираться домой. Заполнив нужную документацию, переоделась в свою одежду и направилась в то крыло больницы, где расположился Егор.

Я шла к его палате, и гулкое эхо пустого коридора отражало тихие шаги. Но мне казалось, что моё сердце грохочет на всё отделение. Волнение захлестнуло меня, ладони вспотели, голова кружилась, пульс зашкаливал. Я волновалась, как школьница перед свиданием. Не помогало даже размеренное и глубокое дыхание. Я могла думать только об одном: вспомнил он меня или нет?

Подойдя к палате с номером двести четыре, вдохнула полной грудью, стараясь успокоить разбушевавшееся сердцебиение. Прикрыла на секунду глаза, собираясь с духом, и робко постучала в дверь.

По ту сторону услышала громкое “войдите” и поняла, что назад пути нет. Я надавила на ручку и медленно приоткрыла дверь.

Я не знала, о чём мы с ним будем разговаривать, зачем он позвал меня в свою палату. И уж тем более не знала, как мне вести себя рядом с ним. А из-за сегодняшней демонстрации моего неподобающего поведения перед начальством и вовсе чувствовала себя неуютно и как-то виновато.

Чёрт, Соня, что с тобой вообще происходит?

Я никогда не реагировала так ни на одного мужчину. Не было того замешательства, стеснения, робких движений. Я всегда чувствовала себя свободно. Да и некогда было мне заниматься личной жизнью. Потому что её я посвятила работе.

— Добрый вечер, — проговорила я, стоило только зайти в палату, погружённую в полумрак: за окном уже сгустились зимние вечерние сумерки, а внутри помещение освещалось лишь ночником. Отчего я видела лишь силуэт мужчины, что лежал на кровати. — Как вы себя чувствуете?

Я первая начала разговор. Нужно побыстрее узнать, что он от меня хотел, и идти домой. Предстоит ещё добраться до квартиры, а на дворе уже темно. Хоть я и не боюсь темноты.

— Спасибо. Уже лучше.

Егор Свободин, не отводя своего взгляда, разглядывал меня, стоило мне только показаться в проёме двери. Гонщик будто сканировал меня. Особенно лицо. Будто желая что-то разгадать по нему.

— Я бы хотел с вами поговорить.

Я тут же напряглась, не зная, о чём он хочет со мной поговорить. Неужто о том поцелуе, который случился в новогоднюю ночь в лифте?

Внутри тут же всё затрепетало, стоило только вспомнить о том, что Егор Свободин меня целовал. Хоть это была и вынужденная мера. Но всё же это было до жути приятно, когда он касался своими губами моих. Это был разряд в две тысячи вольт. Вспышка молнии, которая прошибла меня насквозь. Мурашки по коже. И дыхание прерывается.

— О чём вы хотели поговорить?

— Вас же Соня зовут?

Моё имя он произнёс как-то по-особенному. Или мне всего лишь показалось…

Наверняка он прочитал моё имя на бейджике, когда я заходила к нему в палату и находилась близко к его кровати. О том, что я трогала его длинные царапины на щеке, лучше не вспоминать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да.

— И вы ассистировали у меня на операции? — я кивнула. Он нахмурился, а в следующую секунду выпалил: — Скажите, почему вы позволяете этому Шестинскому разговаривать с вами так? Мне кажется, это недопустимое поведение. Неподобающее по отношению к вам.

От этого вопроса я опешила, не зная, что сказать, как ответить. Он сейчас правда у меня это спросил?

Какое ему дело, что и как? Да и Шестинский мой начальник, он вполне может так себя вести, ведь я была виновата в этой ситуации. Но никак не могу понять, почему гонщик задаёт мне такие вопросы.

— Вас не должно это волновать. Он мой начальник, — помотала головой, сцепив пальцы рук перед собой.

Я смотрела прямо в его глаза. Хоть и не вижу в окружающем полумраке, какого они цвета, но знаю это точно. Они синие. Ярко-синие, с голубой окантовкой. Невероятные…

— То есть вы позволяете так к себе относиться?

Свободин просто проигнорировал мои слова, вновь задав свой вопрос. Только больше нахмурился, и черты его лица стали жестче.

— Да. Мне приходится. Так уж вышло.

Я увидела, как его губы превратились в тонкую полоску, а руки, лежащие поверх белого одеяла, сжались в кулаки.

Соня

— Никому не стоит позволять так к себе относиться. Даже если это ваш начальник. Прежде всего вы девушка. А уже потом медработник.

Его голос твёрд, но в нём слышится напряжённость. И даже злость. Только не могу понять, на кого она направлена. На меня?

Вижу, как мужчина пытается держать все свои эмоции под контролем, сжимая руки в кулаки. Но это, по-видимому, даётся ему это с большим трудом.

Я прекрасно понимаю, что он пытается до меня донести.

Понимаю, что Шестинский повёл себя некрасиво по отношению ко мне — не только как к работнику, но и как к девушке. Некорректно было отчитывать меня перед нашим больным. Но также я понимаю, что здесь он начальник, а я подчинённая. И, если не хочу потерять свою работу, которую, между прочим, люблю, то должна вести себя спокойней. Не нарываться на неприятности. И тогда всё будет хорошо.

— Спасибо за ваш совет. Я приму его к сведенью.

Краем глаза смотрю на окно, за которым на город опустились сумерки. И мелкая изморось со снегом бьёт прямо в стекло.

Ну вот, опять пошёл снег. Как бы за ночь не намело так, что пробраться будет невозможно. Нет, я люблю зиму, но не когда сильные морозы, что зуб на зуб не попадает. И снега по колено, что из дома не выйти, не пробраться сквозь пушистые охапки снега.

К тому же, когда всё это белоснежное великолепие начнёт таять, а потом ударит сильный мороз, то всем нам и городу не избежать аварий.

— У вас смена закончилась?

В моё сознание ворвался голос Свободина. Вздрогнула и вновь перевела взгляд на него.

— Да. Как раз собираюсь идти домой.

Ещё мгновение назад его голос был напряжён, в нём сквозила злость и ярость. Сейчас же я не чувствую в нём этих эмоций. Лишь спокойствие. А значит, либо мне показалось, либо он смог быстро справиться со своими эмоциями. И скорей всего первое, потому что всё же он взрослый мужчина, а не двадцатилетний парень, которому тяжело справиться со своими чувствами.

— Идите домой. Уже поздно. Да и буря, кажется, начинается.

Я на это только лишь кивнула, полностью с ним соглашаясь. Всё же не хотелось застать бурю, а нормально добраться до дома.

— Да, вы правы. Не хотелось бы словить буран, — на мгновение замолчала, не решаясь спросить про то, как он себя чувствует и не нужно ли ему что-то.

Эти слова словно рвались из моего рта. И как бы я ни пыталась их сдерживать, прикусив кончик языка, не смогла с ними совладать. А надо бы держать себя в узде. Всё же гонщик для меня посторонний человек. И после того, как его выпишут, он исчезнет из этой клиники, да и, собственно, из моей жизни тоже.

Поэтому я должна держаться от него как можно дальше несмотря на то, что хочется быть как никогда ближе.

— Как вы себя чувствуете? Может, что-то нужно вам?

Ох, и дурочка ты, Сонька. Это спрашивать должна Дашка Крылова. Его медсестра, которую к нему приставили, но никак не ты. Тебе вообще Шестинский запретил входить в его палату, а ты всё равно попёрлась. И хоть бы меня никто не увидел, как я вхожу и выхожу из палаты Свободина. Тогда мне очередного дежурства не миновать.

Но свои слова я никоим образом уже не верну. Поэтому только и приходится, что стоять и ждать, что же он ответит мне.

И вот тут-то я и не знаю, чего хочу больше всего — чтобы он отказался от моей помощи, ссылаясь на то, что ничего не нужно, или же чтобы ему непременно что-то понадобилось, что я могла бы сделать.

Чёрт! Ну что же ты творишь, девочка? Не зная этого гонщика, ты уже поплыла, как мороженое на солнце в жаркую погоду. Но как же тяжело от него оторваться, не смотреть…

Красивый чертяга…