Но быстро все его эмоции скрылись, и передо мной предстал серьёзный, строгий мужчина.

— Да. Ты можешь идти, Ярославская.

Я кивнула и развернулась, сделала шаг к выходу из кабинета, но потом застыла. Повернула голову в сторону зава и открыла рот, чтобы спросить то, что никак не укладывалось у меня в голове:

— А как же Крылова? Её же неделю не будет. Кто-то должен за неё выходить. Нам уже Нина Михайловна распределила график.

— По этому поводу можешь не беспокоиться. Дарья выйдет послезавтра. А завтра есть кому выходить. А Нина Михайловна чуть позже всё скажет. Можешь идти.

Я кивнула, но в голове до сих пор не укладывалось — почему всё так? Даша брала неделю выходных, а теперь, получается, всего на три дня. Странно это всё.

Я пыталась найти ниточку и потянуть за неё, но у меня никак не получалось поймать её. От меня постоянно что-то ускользало.

Я брела по коридору клиники, перебирая свои мысли, ища то самое, как вдруг в кого-то врезалась. С губ сорвался приглушённый вскрик.

— Ой. Простите, — подняла голову вверх. — Нина Михайловна, доброе утро, — улыбнулась, хоть и улыбка эта была вымученной.

Меня терзали страхи, мучения и боль, которую я чувствовала до сих пор. Она никуда не уходила. А стоило только подумать о причине этой боли, как она стократ возрастала и терзала ещё сильнее. Но показывать я этого никому не желала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Соня, доброе утро, — ответила мне с милейшей улыбкой, а потом разом нахмурилась. — Ты бледная. У тебя что-то случилось?

— Нет. Просто не выспалась.

Но, видимо, мне не поверили. Тут же подхватили под руку и куда-то повели. Я ошарашенно уставилась на начальницу. Что вообще происходит?

— Нина Михайловна, куда мы идём? — удивлённо проговорила.

В первый раз вижу Никольскую в таком состоянии. Нет, она, конечно, замечательная, чудесная женщина, но чтобы вот так настойчиво она принимала участие в жизни кого бы то ни было — такого ещё ни разу не было.

— Рабочий день ещё не начался, поэтому мы сядем у меня в кабинете и за чашечкой кофе поговорим. На тебе лица нет, и мне это совершенно не нравится.

— Со мной всё хорошо. Не стоит, — заупрямилась я.

Мне не хотелось с кем-либо разговаривать и делиться тем, что у меня сейчас на душе. Вот такой я человек, который всё носит у себя в душе, борясь со всем этим в одиночку. Лишь изредка могу поговорить с друзьями, которые всегда меня выслушают, поймут и поддержат. Но вот только не в этой ситуации.

— Стоит, Соня. Стоит. Нам давно пора обо всём поговорить. А после последних событий — так тем более.

— После каких событий?

— Обо всём поговорим. Но у меня в кабинете.

Я кивнула, соглашаясь. Всё же клиника — это не то место, где стоит разговаривать по душам, тем более в коридоре.

Больше ничего не сказав, направилась вместе с Ниной Михайловной к ней в кабинет. А уже через каких-то пятнадцать минут мы сидели за её столом и пили кофе.

— Мне с самого начала не нравилось то, как на тебя смотрит Герман Витальевич.

— Вы видели? — удивлённо спросила, сделав глоток кофе из кружки.

— Это все видят, девочка. Но кто ему что может сказать, когда у него приятельские отношения с самим Павлом Петровичем. Только мне тебя жалко, девочка. Мне рассказали, что он ставил тебе почти недельные бессменные дежурства, пока меня не было. Ты прости.

Я помотала головой.

— Вам не за что извиняться, Нина Михайловна. Я сама во всём виновата. Что теперь об этом говорить…

— Тут ты не права. Мы все тебя любим и гордимся тем, чего ты добилась. Но, может, тебе следует уволиться? Он же тебе не даст нормально работать. А ты будто иссыхаешь на глазах. Вся бледная, худая. Может, тебе лечь в пустой палате и отдохнуть? Я тебе капельницу поставлю с витаминчиками.

Я думала об увольнении, пока ехала на работу, но теперь не могу этого сделать. Не после его слов, шантажа, что может разбить карьеру Егору. Я просто не могу позволить этому случиться.

— Не стоит. Я просто не выспалась сегодня. Да и уйти я не могу. Но спасибо большое, что переживаете за меня.

Я тепло улыбнулась этой женщине, благодаря за эту беседу, кофе и просто поддержку, которую она мне оказывает. Даже просто своими словами.

Допив кофе, я пошла работать, ещё раз поблагодарив женщину.

Соня

В обеденный перерыв взяла телефон, чтобы позвонить маме и узнать, как дела у родителей. На дисплее высветилось несколько пропущенных вызовов от Егора. Сердце тут же защемило, сдавило. И дышать стало тяжелее.

Я облокотилась о стену, прикрыв глаза. Руки и всё тело дрожали, а по щекам вновь потекли слёзы, хоть я и думала, что за всю ночь, что я их лила, они закончились. Но нет, они омывали моё лицо солёной водой, а я задыхалась.

Мне хотелось кинуть всё, бросить и перезвонить мужчине. Я скучала, тосковала, и всю меня скручивало, от нехватки его. Но я не могла взять и перезвонить гонщику.

Просто не могла.

Наверное, я просто глупая. Наверное, не нужно было поддаваться на шантаж Шестинского, а просто взять и уволиться. Но на кону не моя репутация, а Свободина. И растоптать ни её, ни самого Егора просто не могу.

Поэтому будет лучше, если мы прекратим всякое общение, остановимся. Поставим точку.

Тыльной стороной ладони вытерла щёки и, взяв себя в руки, позвонила родительнице. Мама с папой уже неделя как обосновались за границей, решив там расширить свой бизнес. А здесь будет всё контролировать папин компаньон.

Папа уже давно об этом думал, но всё никак не мог решиться. И вот после Нового года, посоветовавшись со мной, они решили всё же остаться за границей и попробовать расшириться.

С мамой разговаривала долго. И только наш с ней диалог хоть немного меня успокоил. Тени на моей душе на немного отступили. Но лишь на короткий промежуток времени. Потом вновь вернулись, накрывая своей тёмной пеленой.

— Сонечка, у тебя всё хорошо? У тебя голос какой-то грустный, печальный, — прозвучал из динамика взволнованный мамин голос.

— Мамочка, у меня всё хорошо. Просто не выспалась, — не хочу её расстраивать.

— Хорошо, доченька. Мы очень скучаем по тебе.

— И я по вам. Очень.

Время потекло своим чередом. Шли часы, дни, перетекающие в недели, которые сложились в три месяца с тех пор, как я в последний раз видела Егора. Я продолжала работать в обычном режиме всё в той же клинике, но стала лишь блеклым подобием себя.

Меня съедала тоска и горечь, которые пробрались ко мне внутрь и прочно обосновались. Я скучала по Егору. По его глазам. Запаху. По колючим иголкам на его лице. По его рукам, которые меня обнимали, прижимая к своему крепкому телу. По светлым коротким волосам, подстриженным ёжиком.

Днём старалась улыбаться и не подавать всем виду, до чего же мне плохо и больно. А ночью выла, плакала, хватаясь пальцами за простыню, царапая кожу рук. На утро замазывала все раны, чтобы никто ничего не видел.

Я привыкла так жить. Почти ничего не есть и спать по нескольку часов в сутки. И не потому, что много работала, нет. А потому, что стоило только закрыть глаза, проваливаясь в беспокойный сон, как мне снился гонщик. Наша первая встреча, его губы на моих. И слова, которые съедают меня день за днём.

И как бы мне ни хотелось схватить телефон, найти его номер и позвонить, каждый раз, стоило только поднести палец к кнопке набора вызова, я отбрасывала смартфон на кровать, сжимаясь в клубок на кровати, и горько, навзрыд плакала.

Я просто не могу этого сделать, как бы паршиво и больно мне ни было. Как бы ни скучала. Я не эгоистка. И прекрасно понимаю, как важны для него эти гонки, хоть он и рискует своей жизнью. Точно так же, как и для меня моя медицина.

Но теперь я каждый раз смотрела его заезды. Сквозь слёзы в глазах, но с улыбкой на лице смотрела и гордилась тем, что он вновь и вновь приходил первым к финишу. Мне хватало и этого — знать, что с ним всё хорошо. Что он не пострадал ни в одном из заездов.