В первую очередь направилась в сестринскую, потому как там поймать её было больше шансов. Но если там её не окажется, то спрошу у коллег, не видели ли они её.

Поднявшись на третий этаж, завернула за угол и не успела сделать и двух шагов, как была схвачена и втолкнута в какое-то тёмное небольшое помещение.

Я вскрикнула, а сердце упало в пятки.

Сильные руки сдавили меня и прижали спиной к теплой груди.

— Что это было, Соня? Почему твой начальник к тебе прикасался? — услышала над ухом до боли знакомый, но яростный голос.

Соня

Сердце громко барабанит быструю чечётку, до сих пор чувствую страх и панику. Никогда в жизни, как сейчас, я не боялась.

Прикрываю глаза, успокаивая сердцебиение, которое колошматит как умалишённое. Понимаю, что мне нечего бояться, и тот, кто держит меня в руках, ничего плохого никогда мне не сделает. Но успокоиться всё никак не получается. И Егор замечает моё состояние.

— Сонь. Соня, что с тобой? — слышу обеспокоенный голос Егора и чувствую, как он разворачивает меня к себе лицом.

Обхватывает ладонями щёки и тянет вверх, желая рассмотреть в темноте очертания моего лица и понять, что случилось. А мне в этот момент хочется хорошенько его ударить, чтобы знал, как пугать невинных людей.

Но я этого не делаю, потому что, несмотря на то, что его сегодня выписывают, я боюсь навредить ему, задев ненароком недавно прооперированные раны.

Поэтому обхватываю его запястье своей маленькой ладошкой и отвожу от своего лица руку. Чувствую, как мгновенно Егор напрягается. Его мышцы деревенеют, и он весь будто подбирается. Не понимает ничего, моих действий.

Утыкаюсь лбом в его грудь и с шумом выдыхаю. И наконец успокаиваюсь, хоть всё равно в себе ощущаю трепет. Но это скорее от его близости, от мощного тела, что находится совсем близко ко мне.

— Егор, — тихо шелестит мой голос в стенах этого небольшого помещения. — Никогда так больше не делай, — на последнем слове голос срывается и хрипит. — Я чуть сознания от страха не потеряла.

В мгновение сильные крепкие руки обвивают мою талию, сдавливают, и я чувствую от этого боль, но ничего не говорю, потому что за эти две недели, когда мы не могли с ним видеться и вот так касаться друг друга, я очень соскучилась. И сейчас для меня это настоящая услада — чувствовать его руки, которые обнимают меня настолько сильно. Таким образом я ощущаю, что он рядом. Совсем рядом со мной.

— Соня. Сонечка, девочка, прости, пожалуйста. Я не хотел тебя испугать. Прости! — шепчет куда-то в волосы мне и так же шумно дышит, как и я, словно не может надышаться нашей с ним близостью. — Просто рядом с тобой срывает башню напрочь. Ещё и этот ваш зав, который прикасается к тебе, — последнее предложение он произносит жёстче и даже яростней.

Обхватываю его мощные плечи ладонями, становлюсь на носочки и тянусь к его шее. Утыкаюсь в неё носом и вдыхаю его запах в себя, чтобы заполнить им свои лёгкие и оставить его у себя под кожей.

— Почему он к тебе прикасался? Он имеет на тебя виды, как я и предполагал? Мне всё это не нравится.

— Нет, ничего такого, — вновь вру ему, а душу скребут в это время кошки. Но опять же — по-другому я просто не могу поступить. Так будет лучше, если он ничего не узнает. Да и вообще-то между мной и завом ничего нет. Меня передёргивает от одного только нахождения с ним рядом. — Просто так получилось. Не бери в голову. А вообще, что ты тут делаешь? Тебя же должны выписывать.

Сразу же перевожу тему, чтобы он ничего не почувствовал, не понял, что я, стоя рядом с ним, вру ему, смотря почти что в глаза. Но всё это ради него. Не хочу, чтобы у него из-за меня были какие-либо проблемы. А они будут, если он всё узнает и решит разбираться с Шестинским. Потому что он этого так не оставит.

Мне друзья предлагали с завом поговорить, разобраться, я и то отказалась. А тут уж тем более Свободину не стоит всего этого знать.

— Я не сдержался, когда увидел, как он к тебе прикасается. Не нравится мне всё это. Ты что-то мне недоговариваешь, — даже в темноте чувствую, как он прищуривается и смотрит на меня. Ощущаю его взгляд: пронзительный, внимательный, будто прямо в мысли мои заглядывает, желая узнать, о чём я думаю и что вообще скрываю.

— Успокойся. Ничего такого нет. И ты что — ревнуешь?

— Ревную, — не скрывает он. — Ревную, и мне не нравится, что всякие к тебе прикасаются. Я видел, как он на тебя смотрит. Так на своего подчинённого не смотрят. Он раздевает тебя глазами. У меня руки чешутся, так и хочется врезать ему, чтобы не смел смотреть на тебя вот так, — рычит.

— Всё хорошо. Он ничего такого не сделал, — пытаюсь успокоить его. — Поэтому тебе не о чем беспокоиться. Хорошо, что мы с тобой сейчас встретились. У нас не получится послезавтра увидеться. Там что-то с Дашкой произошло. Ну, с той, что за тобой присматривала… Так вот, её смены раскидали на нас всех, и в свой выходной я, скорей всего, буду работать.

— Опять ставят тебе дежурства, — чувствую, как внутри него поднимается злость, и тут же провожу ладонями по его спине, плечам, успокаивая. — Соня, я тебе говорил, что мне это не нравится? — киваю. — Так вот, твою мать, мне это ни черта не нравится. Ты только вновь стала работать по своему графику, когда можешь отдохнуть нормально, и ничего, что из-за этого мы не могли остаться наедине. И вот опять твой график летит к чёрту.

Я отстраняюсь от него и призываю его вести себя чуть тише. Всё-таки мы в стенах больничного учреждения. И следует вести себя прилично. Да и я на работе, и мне следует идти заниматься своими делами, а не стоять тут в маленьком темном помещении. Но просто не могу от него оторваться.

— Тише, успокойся, пожалуйста, Егор. Я тебе говорила, что это моя работа. Я люблю и буду здесь работать, вне зависимости от того, какой у меня график и всего остального. Я клятву Гиппократа давала. И не могу отказаться от того, к чему так долго стремилась.

— Ты готова работать без выходных, пока в один прекрасный день в обморок не хлопнешься от переутомления? Да? — чуть повышает голос.

— Да.

— Глупая дура, — слетает с его губ, а я, не сдержавшись, ударяю его кулаком в грудь, хоть и понимаю, что для него мой удар — лишь так, мелкий пшик.

Но сделать с собой ничего не могу. Внутри поднимается возмущение и желание вновь его ударить. Потому что не нравится мне всё, что он говорит. Потому что я живу этим, этой работой — точно так же, как он своими грёбаными гонками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но при этом я не рискую так, как он, каждый раз во время гонки подвергающий опасности свою собственную жизнь.

Я бью его в грудь ещё раз и ещё, а он перехватывает мой кулак, заключая его в свою ладонь.

— Перестань. Ты маленькая глупая дурочка и не понимаешь, что я беспокоюсь о тебе.

— А ты не понимаешь, что для меня эта работа — жизнь, — пытаюсь вырвать из его захвата руку, но куда уж там — держит крепко, прижимает руку к своей груди. — Отпусти, — шиплю.

— Нет. Успокойся. Сегодня вечером я за тобой заеду. Ты работаешь как обычно?

— Да. И не надо за мной заезжать.

— Надо, — и вместе с тем быстро целует меня в губы, опаляя своим дыханием, и тут же отстраняется от меня и быстро выходит из комнаты.

Я же облокачиваюсь о стену, утыкаюсь в неё затылком, прикрываю глаза. Не хочу с Егором ругаться, но по-другому не получается, потому что он не слышит и не понимает меня. Словно мы разговариваем на разных языках.

Мне совсем не нравится то, чем он занимается, поскольку из-за этого его жизнь в любую секунду на гонках может оборваться, а ему не нравится, что я сутками работаю в клинике, но это моя мечта с раннего детства.

Всё это наталкивает меня на мысль о том, что мы с ним совсем разные. И в нашем случае противоположности не смогут притянуться. Мы слишком с ним разные. И, наверное, не сможем быть вместе.