Из воспоминаний Г. Соломона

(Соломон Георгий Александрович — дипломат первых лет советской власти. Был первым секретарем посольства в Берлине, консулом в Гамбурге, заместителем народного комиссара внешней торговли РСФСР, торговым представителем в Лондоне. В августе 1923 года стал невозвращенцем.) Близкий Ленину по семейным связям Елизаров сообщил мне, что, как он слышал от Ленина, похоронить Учредительное собрание должен будет некто Урицкий, которого я совершенно не знал, но с которым мне пришлось познакомиться при весьма противных для меня обстоятельствах…

Итак, я решил возвратиться в Стокгольм и с благословения Ленина начать там организовывать торговлю нашими винными запасами. Мне пришлось еще раза три беседовать на эту тему с Лениным. Все было условлено, налажено, и я распростился с ним.

Нужно было получить заграничный паспорт. Меня направили к заведовавшему тогда этим делом Урицкому (он был первым организатором ЧК). Я спросил БончБруевича, который был управделами Совнаркома, указать мне, где я могу увидеть Урицкого. Бонч-Бруевич был в курсе наших переговоров об организации вывоза вина в Швецию.

— Так что же, вы уезжаете все-таки? — спросил он меня. — Жаль… Ну, да надеюсь, это ненадолго… Право, напрасно вы отклоняете все предложения, которые вам делают у нас… А Урицкий как раз находится здесь… — Он оглянулся по сторонам. — Да вот он, видите, там, разговаривает с Шлихтером… Пойдемте к нему, я ему скажу, что и как, чтобы выдали паспорт без волынки…

"Мы подошли к невысокого роста человеку с маленькими неприятными глазками.

— Товарищ Урицкий, — обратился к нему Бонч-Бруевич, — позвольте вас познакомить… товарищ Соломон…

Урицкий оглядел меня недружелюбным колючим взглядом.

— А, товарищ Соломон… Я уже имею понятие о нем, — небрежно обратился он к Бонч-Бруевичу, — имею понятие… Вы прибыли из Стокгольма? — спросил он, повернувшись ко мне. — Не так ли?.. Я все знаю…

Бонч-Бруевич изложил ему, в чем дело, упомянул о вине, решении Ленина… Урицкий нетерпеливо слушал его, все время враждебно поглядывая на меня.

— Так, так, — поддакивал он Бонч-Бруевичу, — так, так… понимаю… — И вдруг, резко повернувшись ко мне, в упор бросил: — Знаю я все эти штуки… знаю… и я вам не дам разрешения на выезд за границу… не дам! — както взвизгнул он.

— То есть как это вы не дадите мне разрешения? — в сильном изумлении спросил я.

— Так и не дам! — повторил он крикливо. — Я вас слишком хорошо знаю, и мы вас из России не выпустим! У меня есть сведения, что вы действуете в интересах немцев…

Тут произошла безобразная сцена. Я вышел из себя. Стал кричать на него. Ко мне бросились А. М. Коллонтай, Елизаров и другие и стали успокаивать меня. Другие в чем-то убеждали Урицкого… Словом, произошел форменный скандал.

Я кричал:

— Позовите мне сию же минуту Ильича… Ильича…

Укажу на то, что вся эта сцена разыгралась в большом зале Смольного института, находившемся перед помещением, где происходили заседания Совнаркома и где находился кабинет Ленина.

Около меня метались разные товарищи, старались успокоить меня… Бонч-Бруевич побежал к Ленину, все ему рассказал. Вышел Ленин. Он подошел ко мне и стал расспрашивать, в чем дело. Путаясь и сбиваясь, я ему рассказал. Он подозвал Урицкого.

— Вот что, товарищ Урицкий, — сказал он, — если вы имеете какие-нибудь данные подозревать товарища Соломона, но серьезные данные, а не взгляд и нечто, так изложите ваши основания. Атак, ни с того ни с сего, заводить всю эту истерику не годится… Изложите, мы рассмотрим в Совнаркоме… Ну-с…

— Я базируюсь, — начал Урицкий, — на вполне определенном мнении нашего уважаемого товарища Воровского…

— А, что там «базируюсь», — резко прервал его Ленин. — Какие такие мнения «уважаемых» товарищей и прочее? Нужны объективные факты. А так, ни с того ни с сего, здорово живешь опорочивать старого и тоже уважаемого товарища, это не дело… Вы его не знаете, товарища Соломона, а мы все его знаем… Ну да мне некогда, сейчас заседание Совнаркома, — и Ленин торопливо убежал к себе.

Скажу правду, что только в Торнео, сидя в санях, чтобы ехать в Швецию на станцию Хапаранта (рельсового соединения тогда еще не было), я несколько пришел в себя, ибо, пока я был в пределах Финляндии, находившейся еще в руках большевиков, я все время боялся, что вот-вот по телеграфу меня остановят и вернут обратно. И, сидя уже в шведском вагоне и перебирая мои советские впечатления, я чувствовал себя так, точно я пробыл в Петербурге не три недели, как оно было на самом деле, а долгие, кошмарно долгие годы. И трудно мне было сразу разобраться в моих впечатлениях, и первое время я не мог иначе формулировать их как словами: первобытный хаос, тяжелый, душу изматывающий сон, от которого хочется и не можешь проснуться. И лишь много спустя, уже в Стокгольме, я смог дать себе самому ясный отчет о пережитом в Петербурге…

(Г. Соломон. «Среди красных вождей. Лично пережитое и виденное на советской службе». Париж, 1930)

Из справки Центрального архива ФСБ РФ

По постановлению Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Петроградском Совете рабочих и красноармейских депутатов в сентябре 1918 года за совершение убийства 30 августа 1918 года председателя Петроградской Чрезвычайной комиссии Урицкого М. С, был расстрелян Каннегисер Леонид Иоакимович, 23-х лет, из дворян, еврей, проживал в Петрограде по Саперному пер., д. 10, кв. 5. Бывший юнкер Михайловского артиллерийского училища, студент 4 курса Политехнического института. Арестован 30 августа 1918 года.

Виновность его в совершении убийства М. С. Урицкого подтверждается материалами уголовного дела, в частности признанием самого обвиняемого и показаниями свидетелей — очевидцев преступления и участников задержания обвиняемого.

Описывая обстоятельства убийства Урицкого, Каннегисер Л. И, на первом же допросе показал:

«К Комиссариату внутренних дел я подъехал в 10.30 утра. Оставив велосипед снаружи, я вошел в подъезд и, присев на стул, стал дожидаться приезда Урицкого. Около 11 часов утра подъехал на автомобиле Урицкий. Пропустив его мимо себя, я поднялся со стула и произвел в него один выстрел, целясь в голову из револьвера системы Кольт. Урицкий упал, а я выскочил на улицу, сел на велосипед и бросился через площадь…» (лл. 45 — 46, т. 1).

Далее Каннегисер заявил, что он убил М. С. Урицкого не по постановлению партии или какой-либо организации, а по собственному побуждению, желая отомстить за аресты офицеров и за расстрел своего друга Перельцвейга, с которым он был знаком около 10 лет (лл. 48 — 49, т. 1).

Детали и обстоятельства совершения преступления, задержания убийцы, как и то, что убийство было совершено именно Каннегисером Л. И., подтверждаются показаниями свидетелей. В материалах дела нет доказательств того, что убийство Урицкого было подготовлено какойлибо контрреволюционной организацией. Другие обвиняемые по делу не проходили.

По заключению Генеральной прокуратуры РФ от 20.11.92, в соответствии со ст. 4-а Закона «О реабилитации жертв политических репрессий», Каннегисер Леонид Иоакимович не реабилитирован.

(Центральный архив ФСБ РФ, 25.06.1997г.)