Проверив курс, я закрываюсь в своей каюте. Стоит прекрасная погода, море пустынно, и ничто не может помешать моему отдыху. Я растягиваюсь на кровати, чтобы вкусить долгожданное блаженство. Однообразный навязчивый шум мотора кажется поначалу невыносимым, но мало-помалу он отодвигается на задворки подсознания и перестает раздражать слух. Теперь до меня доносится песня рулевого, борющегося со сном, знакомый скрип штурвала, таинственный плеск воды за бортом — одним словом, все то, что моряк чует даже во сне.

Я невольно прислушиваюсь к этим звукам, поддерживающим мою связь с морем. Даже в этом полусонном состоянии я продолжаю следить за курсом. Когда бриз крепчает, я ощущаю более сильный крен: значит, рангоут перегружен парусами. Таковы все моряки: их тело спит, но разум бодрствует.

В ту ночь я проснулся от непонятной сильной качки. Наверху рулевой все также пел свою заунывную песню, словно не замечая тревожных признаков. Выйдя на палубу, я машинально бросаю взор в направлении ветра и вижу неистовый танец мачт; взглянув на море, я замечаю странное, почти неразличимое волнение: поверхность моря, налившаяся свинцом, медленно колышется от беспорядочных конусообразных волн. Это необъяснимое явление поражает и пугает меня, словно призрак или другое видение потустороннего мира. Суеверие с отголосками детских страхов и пережитков прошлого пускает глубокие корни в нашей душе. В море неизменно испытываешь тревогу перед необъяснимым. И все же я пытаюсь успокоить себя доводами рассудка, объясняя таинственное волнение близостью экваториальной зоны с ее неистовым течением.

Я снова возвращаюсь в свою каюту, но тревога не покидает меня: мне кажется, что все судно охвачено неясным гулом, напоминающим приглушенные раскаты грома. Я приказываю остановить двигатель, и матросы, встревоженные внезапной тишиной, вместе со мной напрягают слух, но кругом царит спокойствие, и до нас не доносится ни звука. Мы собираемся вновь запустить мотор, но тут на палубу выбегает перепуганный юнга и кричит, что внизу слышится какой-то шум. Спустившись в трюм, я различаю странный гул, подобный тому, что я слышал как-то ночью в Обоке во время подземных толчков. Матросов охватывает паника, словно животных перед грозной силой стихии. Я не утверждаю, что и сам не поддался безотчетному страху, несмотря на внешнее спокойствие и улыбку, которой я пытался ободрить остальных.

Теперь уже никому из нас не до сна. Весь экипаж, затаив дыхание, слушает рассказ суданца Раскаллы о злых духах, выпускающих из пучины морских чудовищ, способных глотать корабли. Шум заработавшего мотора разорвал зловещую тишину, но воображение продолжает населять душную ночь призраками.

Около четырех часов утра море становится угрожающим, хотя воздух продолжает оставаться неподвижным и знойным, как обычно бывает перед грозой. Можно подумать, что море сотрясают подводные взрывы; бортовая и килевая качка достигают такой силы, что судно то зарывается носом в воду, то переваливается с борта на борт, не в силах бороться со столь необычной зыбью.

Я лихорадочно сверяюсь с картой и убеждаюсь, что в этом месте глубина достигает пяти тысяч метров. Здесь мог бы утонуть даже Монблан!

Барометр упал, но не дает повода для тревоги.

Всякий раз, когда очередной вал угрожающе встает перед кораблем на дыбы, матросы начинают бормотать молитву Аллаху, и стоны покорных судьбе людей придают молчаливой буре еще более зловещий характер.

Разыгравшаяся фантазия вызывает массовые галлюцинации: матросам кажется, что нас окружают страшилища, готовые наброситься на беззащитный корабль. Панический ужас этих безумцев настолько заразителен, что мне тоже чудятся всевозможные призраки. Я понимаю разумом, что этого не может быть, но в конце концов с болезненным сладострастием тоже поддаюсь страху.

К счастью, вскоре небо светлеет, и заря разгоняет видения. Море успокаивается, и каждый из нас смеется над собственными страхами.

Я понял этой ночью, что массовое безумие может легко парализовать волю и разум человека. За те сорок минут, что продолжалось непонятное волнение, моя команда чуть было не бросилась в море. Раскалла признается, что уже собирался прыгнуть за борт, но его остановил мой приказ Юсуфу развести огонь в печи, чтобы сварить кофе. Мой голос вернул его к действительности и помог стряхнуть с себя злые чары. Не исключено, что, если бы Раскалла бросился за борт, другие последовали бы за ним, словно бараны Панурга, и мне пришлось бы в одиночку вылавливать своих матросов из вод Индийского океана.

Утром волнение моря утихает, но на юге собираются грозовые облака. Вскоре с этой стороны начинают набегать тихие волны, обычно предвещающие шквал или циклон, однако циклоны не заглядывают в примыкающую к экватору зону между пятью градусами северной и южной широты, и их можно не опасаться. Тем не менее я стараюсь побыстрее удалиться на безопасное расстояние.

Зная, что сейсмические толчки сопровождаются грозами и магнитными бурями, я решил проверить компас в полдень, когда положение солнца указывает истинное направление. Я устанавливаю нормальное для этих широт магнитное склонение и, успокоившись, держу курс на север под парусами и с работающим двигателем.

Ветер слабеет, и я снова ожидаю штиля, как вдруг налетевший с юга бриз набирает такую силу, что приходится спустить грот. Теперь ветер дует сзади, и парусник движется в хорошем темпе.

После захода солнца небо на юге то и дело озаряется вспышками, и облака кажутся охваченными заревом пожара. Видимо, между Мадагаскаром и Сейшельскими островами бушуют гроза и шторм невероятной силы; возможно, даже циклон докатился до этих широт и теперь бьется о непреодолимую преграду экватора.

Я тотчас же принимаю меры предосторожности на ночь: прикрепляю к гафелю штормовые паруса, и также заменяю износившиеся снасти и шкоты, поскольку порванный трос представляет угрозу во время шторма.

Постепенно облака заволакивают небо, и мрак сгущается до такой степени, что слабый свет нактоуза компаса нестерпимо слепит глаза.

Слабеющий горячий ветер медленно перемещается с юго-востока на юг и юго-запад. Нужно спустить прямой парус и установить фок-мачту с гротом, но ветер все время меняет направление, и приходится потуже натянуть шкоты, чтобы не сбиться с курса. Наконец, когда бриз уходит на север, паруса становятся бесполезными, и мы запускаем двигатель, чтобы преодолеть встречный ветер.

Разогрев мотор, мой опытный механик Мола безуспешно пытается его включить: маховик не крутится. Общими усилиями мы стараемся довести его до нужной отметки, но это не помогает. Видимо, прошлой ночью, во время массового психоза Мола забыл залить бак, снабжающий насос горючим. Лишенная смазки машина остановилась сама по себе, но в то время дул попутный ветер, и в моторе не было нужды. Никто не следил за поступлением воды, и головка цилиндра переохладилась, что вызвало остановку двигателя. Нечего и пытаться разобрать гигантский цилиндр ночью во время такой качки, для этого потребуется поднять его с помощью лебедки, что чревато опасными последствиями.

Авария произошла в тот момент, когда нам особенно нужна помощь двигателя, и меня охватывает беспокойство. Парусник кажется мне совершенно беззащитным перед лицом стихии.

Ветер продолжает бросаться из стороны в сторону; теперь он снова дует сзади. Таким образом, за шесть часов ветер описал полный круг! Еще одно непонятное явление… Подобное движение присуще урагану, вращающемуся вокруг области пониженного давления. Но скорость бриза не превышала четыре-пять миль в час, в то время как барометр остановился на отметке в 76 мм. Кроме того, волнение полностью улеглось после десяти часов вечера, и ровная свинцовая гладь моря расстилается под туманным небом, в котором виднеется вместо солнца большое тусклое пятно.

Бриз продолжает свое однообразное движение по кругу. Мне приходит в голову, что стрелка компаса описывает окружность под влиянием магнитных отклонений и создает иллюзию кружащегося ветра. Однако солнце свидетельствует о том, что компас все время показывает на север, и направление меняет именно ветер. Эта загадка выбивает меня из колеи. Мне кажется, что мы попали в заколдованное место и неведомая сила влечет нас к гибели. Чего бы я только ни отдал за возможность включить двигатель!..