На следующее утро я убеждаюсь, что сделал правильные выводы. Офицеры-таможенники поднимаются на борт моего судна в сопровождении местных солдат. Мы повторяем вчерашний спектакль: матросы усиленно откачивают воду, поступающую в трюм из заново открытого сливного крана. Я показываю таможенникам испорченный груз с горестными причитаниями, но мои жалобы не производят на них никакого впечатления.

Один из офицеров, который немного говорит по-французски, заявляет:

— Вы должны сдать ваш груз на акцизный склад.

— Но это потребует дополнительных затрат. Нельзя ли мне подождать здесь отплытия парохода в Гамбург и самому перенести товар на борт?

— No!..

Увидев мое недоумение, англичанин поясняет:

— Сейчас нет никаких пароходов на Гамбург, и нужно еще проверить ваш товар. Во-вторых, учитывая характер груза и предшествующие обстоятельства, транзитные операции будут проводиться усилиями властей.

— Значит, мне ничего не придется делать?

— Вы будете только оплачивать расходы, — усмехается англичанин.

— Отлично, я не возражаю.

— Тем лучше, ибо ваши возражения ничего бы не изменили. Вы можете отвести ваше судно к причалу, — безапелляционно заявляет офицер.

Я не соглашаюсь:

— Мне очень жаль, но это невозможно. Ваше судно вчера протаранило мой парусник, и двигатель вышел из строя.

— Ничего страшного, вас возьмут на буксир.

И, не попрощавшись, офицер удаляется, бросив двум часовым короткую фразу. Вероятно, он приказал им не спускать с меня глаз, и мне кажется, что они даже держат ружья на взводе.

Вскоре появляется буксирное судно и отводит «Альтаир» к соседнему причалу напротив склада — таинственного строения с дверью, окантованной проржавевшим железом и опутанной паутиной — как видно, ее давно не открывали. Здесь сложены запрещенные товары, привезенные издалека, как, например, опиум, которым легально торгуют в Индокитае и за который во Франции сажают в тюрьму. Англичане ежегодно продают в Индии сотни тонн опиума из Бенареса и продукты конопли: ганжу и шаррас, то бишь гашиш.

Высадившись на берег, я встречаю у двери склада моего приятеля Дельбурго, болтающего с худым верзилой-индийцем с зеленоватым цветом лица, одетым в изысканный костюм — белые фланелевые брюки и элегантный пиджак оксфордского студента.

Дельбурго идет мне навстречу и бросает на ходу:

— Пятьсот рупий…

Я ожидал, что мне назовут более внушительную сумму.

Видя, что я собираюсь достать деньги, Дельбурго останавливает меня:

— Все уже сделано, мы рассчитаемся позже.

Он уходит по своим делам, а я остаюсь наедине с индийцем. Я замечаю с некоторым волнением огромные весы с деревянными чашечками. Вскоре вдали появляются кули с мешками на плечах, направляющиеся к складу. До чего же жидкими стали мешки после вынужденного купания! Нет, мне не удастся никого провести…

Я отворачиваюсь, чтобы не видеть жалкого зрелища, и принимаюсь рассказывать индийцу о ночном бедствии. Он слушает меня с таким безучастным лицом, что я начинаю сомневаться, отдал ли ему Дельбурго положенное вознаграждение. Поделившись с чиновником своими опасениями по поводу изменившегося веса товара, я говорю в заключение:

— Думаю, что все-таки здесь ровно шесть тонн. Впрочем, я всецело полагаюсь на вас и пока займусь ремонтом на судне…

Индиец кивает с улыбкой, то ли соглашаясь, то ли думая о чем-то своем…

Переходя улицу, ведущую к причалу, я замечаю вдали толстого, одетого в белое человека, похожего на Мондуроса. Я устремляюсь навстречу греку, чтобы помешать ему встретиться с вереницей грузчиков. Когда я приближаюсь к прохожему, мне кажется, что я обознался. Тем не менее я преграждаю ему дорогу и восклицаю, воздев руки к небу:

— О! Мой дорогой Мондурос! Как я счастлив вас видеть! Подумать только, я вас сначала не узнал…

— Ах, это вы, господин де Монфрейд! Я не ожидал вас встретить.

Я беру грека за руку и быстро увлекаю его в сторону Стимер-Пойнта, чтобы отметить нашу встречу в каком-нибудь баре. Он следует за мной неохотно, но, видя мою решимость и опасаясь насилия с моей стороны, смиряется. Я сообщаю Мондуросу, что шаррас прибыл в Аден, и он разыгрывает изумление; услышав о моем столкновении с таможней, он возмущается произволом англичан и выражает мне сочувствие. Мондурос даже не упоминает о Троханисе, и его молчание свидетельствует о многом. Возможно, я бы не удержался от расспросов, если бы не появление посыльного из гостиницы, сообщившего Мондуросу, что звонил комиссар полиции, который просит его срочно зайти в паспортный отдел. Лицо грека бледнеет; внезапный вызов нарушает его планы. Я уверен, что теперь он освободится нескоро и попадет на склад, когда все будет кончено.

Я возвращаюсь на причал, где стоит «Альтаир». Проходя мимо склада, я вижу индийца, записывающего результаты взвешивания вместе с двумя таможенниками. От этого зрелища у меня пересыхает во рту и пропадает аппетит, так что даже восхитительная похлебка, приготовленная Юсуфом, не лезет мне в рот.

Теперь, когда мой парусник освободился от груза, ему разрешается покинуть адмиралтейский причал и перебраться на обычную стоянку. Завершив этот маневр, я отправляюсь к Дельбурго, которому я поручил все формальности, связанные с транзитом груза. Я прихожу к нему в подавленном настроении, ожидая услышать самое худшее. Да, я заплатил пятьсот рупий, но это еще ничего не значит. Возможно, индиец уже забыл о полученных деньгах.

Войдя в лавку шипчандлера, я вижу в сумраке сияющую лысину моего приятеля, склонившегося над столом. Услышав мое покашливание, он поднимает голову.

— А я как раз работаю на вас. Мне только что прислали со склада квитанцию, и я заполняю вашу декларацию.

Он протягивает мне бумагу, и я тщетно пытаюсь найти в ней общий вес.

Дельбурго видит мое затруднение и говорит мне будничным тоном:

— В квитанции значится шесть тонн…

От волнения у меня подкашиваются ноги. Проходит еще несколько минут, прежде чем мне удается осознать услышанное. Я спасен! Теперь я могу вдоволь посмеяться над спесивыми англичанами.

Забыв о моем присутствии, Дельбурго заполняет также другие декларации, которыми завален его письменный стол. Наконец он откладывает бумаги, тщательно закрывает огромную чернильницу и оборачивается ко мне с улыбкой.

Я рассказываю ему о своей встрече с Мондуросом и о его вызове в паспортный отдел.

— Я знаю, — отвечает он, — его сначала искали здесь. Я думаю, что ваше письмо сыграло свою роль. Можете не волноваться: он не попадет на судно, везущее ваш товар. Но я боюсь, как бы не было каких-либо препон в Гамбурге…

— Англичане не смогут там ничего сделать, это вольный город, и мне не запрещено отправлять туда товар…

— Ну что ж, я надеюсь, что вы приняли надлежащие меры предосторожности. Но я должен вам сообщить, что власти собираются приставить к вашему грузу конвой для сопровождения. Вспомните также о подозрительной атаке вашего парусника в море; если прибавить к этому попытки уничтожить товар в Аддис-Абебе, то можно предположить продолжение в том же духе…

Только теперь до меня доходит то, что давно всем ясно: английское судно пыталось потопить мой парусник, чтобы разом покончить с затянувшейся историей…

Я тороплюсь покинуть Аден по многим причинам, и главная из них — тайник, оставленный на острове Маскали. Я прошу Дельбурго приложить все силы, чтобы получить к завтрашнему дню мой манифест и карантинный патент. Я не знаю, как отблагодарить шипчандлера за оказанную мне услугу, и предлагаю увеличить причитающуюся ему сумму. Однако Дельбурго не хочет об этом слышать, ведь он помогал мне из дружеских побуждений. Я заказываю ему множество ненужных вещей, чтобы хотя бы частично компенсировать потраченное им время. Я считаю своим долгом упомянуть о бескорыстии этого человека еще и потому, что он — еврей и, следовательно, может вызвать у многих негативное отношение. Впрочем, Дельбурго — не исключение, другие евреи также способны на великодушие, противоречащее присущей им практичности и неуемной страсти к наживе.