Я уверен, что пятичасовая встреча с начальником таможни принесет мне новые известия.

После обеда я покидаю гостиницу, чтобы избежать встречи с Глейзом, который уехал утром в Гэбби снимать мерки с Тафари для очередного костюма. По возвращении он, конечно, примется разглагольствовать о том, как хлопотал за меня перед негусом. Но я убежден, что он не посмеет даже заикнуться о моем деле в присутствии правителя, и я не хочу терять время на пустые разговоры.

В ожидании свидания с Нассером я отправляюсь к папаше Труйе, к которому отношусь с восхищением. Явившись некогда без гроша в кармане, этот малограмотный человек сумел благодаря своей воле, упорному труду и честности завоевать уважение абиссинцев. Он сохранил в глубине души трогательную наивность, придающую простым людям такое величие. Труйе даже не подозревает об истинных причинах всеобщего расположения к нему и, видимо, полагает, что снискал симпатию благодаря превосходному качеству своего мыла или «академическим пальмам»[55], которыми увенчал его некий министр. Он всегда считал себя только скромным продавцом мыла и даже, когда получил орден Почетного легиона, не возгордился и лишь старался вести себя как можно достойнее, чтобы оправдать награду.

Выслушав мой рассказ, папаша Труйе возмущается двуличностью правителя, и в его речах слышится больше горечи, чем гнева. Чувствуется, насколько тяжело он переживает нравственное падение сына раса[56] Маконена. Этот ребенок, воспитанный на французский лад, разочаровал всех, отстранив преданных ему людей и приблизив к себе завистливых интриганов.

Торговец предлагает воздействовать на негуса через старую императрицу, ибо без ее согласия он по идее не должен ничего предпринимать. Он обещает поговорить с госпожой Эвале, которая дружит с придворной дамой — наперсницей императрицы.

Я благодарю папашу Труйе за доброе побуждение и прошу его подождать результатов вмешательства французского посла. Мне известно, насколько призрачна власть императрицы и каких трудов стоит втолковать что-нибудь этой тучной старухе, отупевшей от бесконечных молитв. Так, однажды она перепутала имена и отправила на виселицу человека, за которого должна была заступиться, а в другой раз осыпала милостями негодяя, заслужившего суровое наказание. И все же визит к Труйе нельзя назвать бесплодным. Торговец является старейшиной французов в Эфиопии и может расположить в мою пользу общество, в котором вращается Госсен.

Перед уходом папаша Труйе приглашает меня обойти его владения и осмотреть мыловарню, уже полвека сохраняющую свой первозданный вид. В гигантских чанах растапливается жир, принесенный с бойни в корзинах, невыразимо разящих тухлятиной. Папаша Труйе, уже давно не чувствующий отвратительного запаха, с гордостью показывает мне свое детище. Возможно, нынешняя молодежь, которая видит смысл жизни в погоне за сиюминутными удовольствиями, сочла бы старого работягу нелепым, но меня умиляет его нежная, почти материнская любовь к незатейливым плодам своего труда.

Мы заканчиваем осмотр, и папаша Труйе отвозит меня к Нассеру в своем «ситроене».

Начальник таможни выглядит более оживленным, чем утром. На его лице написано удовлетворение.

— Мне удалось поговорить с Тафари с глазу на глаз, и теперь я уверен, что он последует совету англичан… Если только ему не помешает какое-нибудь непредвиденное обстоятельство…

— Что вы имеете в виду?

— Ну, скажем, исчезновение товара…

— Вот как! Конечно, ничего невозможного нет, особенно, если мы прибегнем к услугам колдуна…

— Колдуна?.. Да ведь каждый, кому удается совершить нечто неожиданное, вполне может претендовать на это звание!

Нассер зажигает сигарету и медленно затягивается, наслаждаясь моим изумлением.

— Стены таможенного склада, — продолжает он, понизив голос, — сделаны из глины, а задняя часть здания выходит на пустырь, заросший эвкалиптами; далее следуют пустынные переулки, ведущие за пределы города… У нас сейчас мода на все европейское, и, следовательно, У европейских взломщиков могут найтись здесь последователи… Вы меня понимаете?

— Конечно. Разумеется, здешние стены уступают по прочности парижским, но Аддис-Абеба, в отличие от Парижа, не то место, где злоумышленник может затеряться в людском потоке. На следующее же утро все полицейские ищейки ринутся по его следу и схватят вашего взломщика еще до полудня.

— При условии, что будет поднята тревога. Но если не составляет труда проникнуть в дом через земляную стену, то еще легче заделать ход, не оставив никаких следов… И, поскольку ключ от склада находится у меня, я не представляю, каким образом пропажа может быть обнаружена. Меньше чем за три дня караван окажется вне досягаемости Тафари и без труда доберется до Судана, после этого переход через Египет будет лишь делом техники.

Неожиданное предложение Нассера могло бы прельстить любого романтика, но, к счастью, я достаточно знаю жизнь, чтобы впутываться в подобные авантюры. Нассер воспринимает мое молчание как согласие и тотчас же добавляет:

— Разумеется, вам придется немедленно исчезнуть, ибо в случае неудачи я не поручусь за вашу голову.

— А вы сами не боитесь?

— Вполне вероятно, что я потеряю работу, хотя найти какие-то улики против меня будет невозможно. Но я готов рискнуть, поскольку вы предложили мне половину товара в качестве компенсации. Однако мне будет трудно довести дело до конца, ибо только вы знакомы с египетским рынком сбыта…

Я чувствую, как начальник таможни заманивает меня в свои сети, словно паук, надеясь выпытать у меня все секреты.

— Нет, я не знаю тамошнего рынка, — возражаю я, — ибо у меня и в мыслях не было тайно вывозить товар из Эфиопии.

— Как, неужели вы даже не собирались проделать маршрут, который я вам предлагаю?

— Нет, повторяю вам, Эфиопия для меня — отнюдь не перевалочный пункт, и мой товар должен был покинуть страну законным путем.

Нассер разражается смехом. Подозрительное предложение начальника таможни поколебало мое былое доверие к нему. Однако я не должен показывать своих сомнений и лишать Нассера надежды. Самое правильное — сделать вид, что его план меня заинтересовал.

Я спрашиваю:

— Но где же вы найдете людей, которые решатся проникнуть на склад, ведь по эфиопскому закону преступнику могут отрубить за это руку или ногу, а то и вздернуть на высоком дереве посреди площади святого Георгия. Я не думаю, что восстановление разрушенной стены послужит смягчающим обстоятельством…

— О, за этим дело не станет. Правосудие Тафари скоро на расправу, но и полиция тоже не дремлет. Поверьте, она вмиг разыщет каких-нибудь бедолаг на роль обвиняемых и впридачу найдет нужное количество свидетелей их преступления. Впрочем, так поступает полиция всех стран… Итак, обдумайте мое предложение. Конечно, я не гений и уступаю вам компетентностью в данном вопросе, поэтому не бойтесь обидеть меня своими замечаниями. Но не затягивайте, ибо до сожжения товара остаются считанные дни…

Бесцеремонный намек на мою компетенцию в таком деле, как кража со взломом, кажется мне неслыханным оскорблением. Начальник таможни показал свое истинное лицо. Теперь я осознаю, какая пропасть отделяет меня от этого человека.

Я уже собираюсь уходить, как вдруг он останавливает меня вопросом:

— Какова, по вашему мнению, общая стоимость товара?

— Примерно пять-шесть тысяч фунтов стерлингов.

— Как! Но ведь ока гашиша стоит в Египте более двадцати фунтов!

— Возможно, но я знаю лишь то, во сколько мне обошелся шаррас.

— Хорошо, возьмем эту сумму за исходное число; я не собираюсь претендовать на большее, поскольку не могу ждать конечного результата.

Я догадываюсь, куда он клонит.

— Хорошо, — говорю я, пожимая ему руку, — пусть будет две тысячи пятьсот фунтов.