Мое терпение лопается, и я прямо спрашиваю его, зачем он зашел в бухту. После этого вопроса капитан перестает меня понимать, и мне приходится позвать Бара Караши, лучше знающего египетский диалект. Однако араб по-прежнему отказывается нас понимать. Наконец он говорит, что ждет попутного ветра…

Я не могу поверить, что оба баркаса оказались на месте случайно как раз в назначенный час. Я еще мог бы допустить, что Абдульфат и К° решили меня разыграть, отправив на другой конец Красного моря, если бы бухта была пуста. Но эти суда явно свидетельствуют о каком-то тайном умысле моих недругов. Правда, у меня еще остается надежда, что Абдульфат, избегающий путешествий под парусом, прибудет другим видом транспорта, например, на быстроходном катере или верблюде по суше. Возможно также, что капитаны баркасов не были поставлены в курс дела и получили приказ ждать на указанном месте дальнейших распоряжений. Но в это трудно поверить, поскольку в подобных делах обычно принимают участие одни и те же моряки, которые знают все и вся.

Уже восьмой час, а на горизонте по-прежнему не видно ни единого судна. Моя тревога нарастает, по мере того как я размышляю над всеми этими странностями. Я не нахожу никаких оправданий для опоздания Абдульфата. Внезапно меня охватывает неодолимое желание поскорее покинуть бухту, как будто меня подстерегает здесь неведомая опасность. На всякий случай я прошу накуду передать Абдульфату, если он появится, что я буду ждать его возле мыса Сиум на азиатском берегу.

Двигатель еще не успел остыть, и Мола быстро приводит машину в движение. «Альтаир» выходит в море и направляется к азиатскому берегу. Мыс Сиум находится в нескольких милях к северу от того места, где я спрятал последнюю партию груза. Я высаживаю на этот выступ Абди с запасом фиников, воды и фонарем, наказав ему следить за нашим тайником и морем. Если появится судно Абдульфата, Абди покажет ему дорогу на юг и подаст мне издали знак, что на борту все спокойно. Если же он никого не заметит, то зажжет ночью фонарь на краю мыса, чтобы мы смогли его заметить в темноте.

Во время высадки Абди поднялся северный ветер, и «Альтаир» мчится теперь со скоростью двенадцать узлов. Это неплохо для столь маленького судна, но я мысленно подгоняю парусник, чтобы поскорее скрыться за горизонтом.

Пройдя еще двадцать миль, мы подходим как можно ближе к берегу и ложимся в дрейф со спущенными парусами. Мы будем ждать Абдульфата до вечера и, если он не появится, заберем Абди и направимся в Суэцкую бухту. Следующей ночью я должен встретиться со Ставро. Не стоит говорить, что я уже нисколько не надеюсь увидеть Абдульфата, и распоряжения я отдал Абди лишь для очистки совести.

Весь вечер я не спускаю глаз с моря, но не вижу ничего, кроме дыма проходящих вдали сухогрузов да верхушек их труб. Большинство же судов вообще не удается разглядеть из-за слишком большого расстояния.

Когда солнце начинает клониться к горизонту, я испытываю неизъяснимое облегчение при мысли, что у меня нет больше никаких обязательств перед Абдульфатом и его приятелями. Не дожидаясь ночи, мы берем курс на Суэц.

По мере приближения к мысу меня вновь охватывает тревога за Абди, которого мы оставили в одиночестве. Наконец я с радостью замечаю дрожащий свет фонаря, и вскоре пирога доставляет целого и невредимого часового на борт. Весь день он спокойно удил рыбу, не забывая при этом наблюдать за морем, но не увидел ничего примечательного.

Ни одна ночь не казалась мне такой короткой. Сколько нужно успеть до рассвета! К счастью, дует северо-восточный ветер, и мы можем добраться до западной части Суэцкой бухты, где я рассчитываю оставить «Альтаир». Море в этом месте усеяно рифами, и суда не отваживаются туда заходить. Однако во время прилива рифы покрываются двухметровым слоем воды, и мой парусник может миновать их без особого риска благодаря своей малой осадке.

Ветер быстро крепчает, и мы запускаем двигатель. Пасмурное небо делает ночную тьму непроглядной, и определить наше точное местонахождение невозможно. Небольшие волны уже начинают захлестывать палубу.

По левому борту возвышается отвесная известняковая стена Атакайских гор, и непроницаемый мрак окутывает их подножие. Утром горы предстанут в розовой дымке и покажутся волшебным миражем, а вся бухта засветится, как жемчужина. Но сейчас кругом темным-темно, и чувствуешь себя, как в глухом колодце.

С противоположного берега нас ослепляют огни Порт-Тауфика и дамбы, соединяющей его со старым Суэцем, не позволяя определить расстояние до конца бухты. Мы идем по лоту, и наконец я решаюсь отдать якорь.

Я сажусь в пирогу, сняв с себя почти всю одежду, чтобы уберечь ее от брызг, и вооружаюсь черпаком. По краям лодки размещаются наши лучшие гребцы Абди и Мола. Мы уходим в ночь, и ветер тотчас же набрасывается на нас со всей силой. Коварная волна налетает сбоку, и лодка вмиг наполняется водой. Мола чудом успевает подхватить узелок с моими вещами. Абди прыгает за борт и резко толкает лодку вперед, а затем притягивает ее к себе, и таким образом часть воды вытекает.

Мы переносим вещи на корму, чтобы освободить нос лодки, и я без устали вычерпываю воду, в то время как матросы налегают на весла. В течение получаса мы боремся со стихией, но берега по-прежнему не видно. Я стучу зубами от холода, а ноги наливаются свинцом из-за неудобного положения. Постепенно волны утихают, и Абди, время от времени измеряющий глубину веслом, нащупывает дно; вскоре пирога упирается в песок.

Я оставляю своих спутников в лодке, наказав им не сходить с места, и направляюсь к берегу. Я шлепаю по воде, увязая в тине и зыбучем песке, и наконец выбираюсь на твердую почву. В нос ударяет запах нечистот, я наступаю на осколки стекла и спотыкаюсь о консервную банку. Я попал на городскую свалку! Свет фонарей говорит о близости дороги. Я натягиваю на себя мокрую одежду и выхожу на безлюдную насыпь. Мой вид потерпевшего кораблекрушение мог бы распугать прохожих, но, к счастью, улицы сейчас совершенно пустынны. Ставро переехал в другой дом. Я был у него на новом месте всего лишь раз и не представляю, удастся ли мне его теперь отыскать.

Я сразу же сбиваюсь с дороги и растерянно озираюсь по сторонам. От домов отделяется какая-то тень. Я вижу египтянина в рабочей одежде и окликаю его. Он пугается и собирается убежать, но, услышав имя Ставро, передумывает и подходит ко мне без боязни. Прохожий ведет меня по темным улочкам и останавливается у низкой неприметной двери. Он стучит, и дверь тотчас же приоткрывается. Я узнаю невестку Ставро — женщину в черном платке, зажигавшую когда-то маленькие свечи перед иконой.

На ее голос из кухни выходит Ставро. Богатырь ничуть не изменился и разве что стал еще шире, но я не решаюсь сказать ему об этом, зная, что все толстяки мечтают похудеть. При встрече со мной они всякий раз замечают, что я стал еще стройнее, желая тем самым сделать мне комплимент, и не подозревают, что я завидую их полноте, в которой мне отказала природа.

Мой нелепый вид вызывает у великана приступ смеха, а его невестка глядит на меня с жалостью и принимается причитать по-гречески. Меня заставляют снять одежду, чтобы высушить ее у огня. Славная женщина подает мне фланелевую рубашку своего брата, и я завертываюсь в нее, как в римскую тогу. Сверху на меня напяливают куртку, которая болтается на мне, как на вешалке, доходя до самых щиколоток, а рукава волочатся по земле, словно крылья бодлеровского альбатроса. Я превращаюсь в огородное пугало, но мои друзья не придают этому значения. Вскоре блаженная теплота разливается по всему телу.

Прежде чем перейти к разговору, Ставро заставляет меня съесть тарелку супа по-гречески, что-то вроде гоголя-моголя с лимонным соком, а затем наливает стакан белого вина, отдающего смолой, вина, которое, к его радости, пришлось мне по вкусу, чего нельзя сказать о других иностранцах.