В ожидании новостей я усаживаюсь за столиком и, подобно другим бездельникам, потягиваю кофе и разглядываю проходящих мимо людей. Наконец Манолакис незаметно подает мне знак с другого конца террасы.

Я вхожу вслед за ним в просторный зал кафе, где слуги производят уборку. Он показывает мне телеграмму, отправленную из Каира всего лишь полчаса назад. Телеграфист, который принес телеграмму, получил щедрые чаевые — десять пиастров.

Текст, написанный по-арабски, гласит: «Благополучная доставка, мальчик, мать и ребенок здоровы. Кассим».

Манолакис расшифровывает послание: мужской пол ребенка означает, что пустое судно не сразу вернется в Суэц, а отправится на лов рыбы, чтобы усыпить подозрения; подпись Кассима говорит о том, что мой матрос находится в Каире.

Вернувшись в старый Суэц, я застаю на судне того же бедуина, что приносил утром одежду для Юсуфа. На сей раз посланец доставляет мне бумагу за подписью Абдульфата, подтверждающую его полномочия. Юсуф быстро переодевается и уходит вместе с бедуином. Я печально гляжу ему вслед, чувствуя, что обстоятельства оказались сильнее меня…

День тянется невыносимо долго; я с нетерпением жду вечера, чтобы отправиться на обед к Ставро, надеясь, что его присутствие придаст мне уверенности и поможет справиться с гнетущей тревогой. К несчастью, на Востоке не обедают раньше десяти часов вечера…

Я выхожу задолго до назначенного часа и выбираю самый длинный путь, чтобы убить время. Улочка, ведущая к дому Ставро, такая пустынная в пору моего ночного визита, заполнена оживленными людьми, наслаждающимися вечерней прохладой.

Невестка Ставро сидит на стуле на пороге; завидев меня, она возвращается в дом и оставляет дверь открытой. Ставро встречает меня с бурной радостью и принимается похлопывать по плечу с такой силой, что я с трудом удерживаюсь на ногах. Один из его земляков, недавно приехавший из Греции, привез ему превосходное белое вино, возможно, то самое, что пили еще мудрецы Древней Греции, вино, воспетое Гомером и аэдами задолго до Омара Хайяма, ибо люди всегда воздавали должное чудесному напитку, который дарил им мечты и усыплял тревоги. В те далекие времена драгоценный виноградный сок перевозили в козьих шкурах и хранили в амфорах, смазанных смолой для того, чтобы они не пропускали воду. Позднее на смену пористым шкурам пришли непроницаемые деревянные бочки, но их продолжали смазывать душистой смолой по традиции.

Когда пробуешь это вино впервые, не чувствуешь ничего, кроме горечи, но мало-помалу его аромат и неповторимый вкус становятся все более ощутимыми на фоне терпкой смолы. Мне жаль современных людей, предпочитающих напитку богов промышленные яды, которые дают нездоровое опьянение и приводят человека к деградации. Тот, кто любит и почитает вино, как Ставро, не может быть дурным человеком.

Я рассказываю греку о своей тревоге за судьбу Юсуфа, но Ставро не разделяет моих опасений и отвечает с презрительной гримасой:

— Зачем так волноваться? Когда эти трусы увидят изрытый песок Рас-Сиума, они испугаются, решив, что там побывала полиция, и пустятся наутек, чтобы поскорее избавиться от товара, взятого из первого тайника.

— Вы уверены, что они не проведали о нашей экспедиции?

— Абсолютно уверен, ведь капитан моего судна не знал ни о цели рейса, ни о том, что за груз он повезет. Это было известно только Джебели и вашему матросу Кассиму. Более того, во избежание слухов судно отправилось на юг ловить рыбу и вернется только через несколько дней.

— Но почему же они оказались в Каире? Разве туда прибыл караван Муссы?

— Неужели вы думаете, что подобный караван мог появиться у ворот города! Он расположился в пустыне, откуда товар доставляется в Каир небольшими партиями по разным дорогам. Ну, хватит о делах, давайте выпьем за ваше здоровье, у республики в подоле еще осталось немного вина…

Ставро с его внешностью ярмарочного борца наделен проницательным умом и порой проявляет незаурядную находчивость в своих политических высказываниях. Так, он приобрел графин для вина в виде женской фигурки — аллегорического изображения республики, — и теперь показывает на него с лукавством. Мне кажется, что мой приятель — монархист, хотя он и скрывает набегающую слезу, когда слышит о Наполеоне на острове святой Елены.

Чтобы отвлечься от забот, не дающих покоя и ему, несмотря на весь его оптимизм, Ставро рассказывает мне всяческие истории, связанные с торговлей гашишем. Так, я узнаю от него о соперничестве двух племен, переправляющих наркотики через пустыню, которые поделили между собой сферы влияния. Люди Муссы забирают груз на побережье между Суэцем и мысом Зафрана. Поэтому Мусса должен был ждать с караваном верблюдов неподалеку от места назначенного мне свидания. Но Ставро узнал, что Мусса не был предупрежден. Скорее всего это подстроено нарочно, ибо находившиеся в бухте суда вполне могли бы направиться вместе с грузом на юг, чтобы передать его племени Салима. Это племя, обитающее в горах Розас, отличается от соседних народностей и происходит от берберов, бывших рабов из Судана.

Ставро повествует о нравах жестокого и дикого племени, испорченного веками рабства и нынешним влиянием европейской цивилизации. Сенегальский негр, несмотря на все свои предрассудки и варварские привычки, вплоть до людоедства, остается самим собой до тех пор, пока не выходит из своего леса, где он живет в согласии с природой. Оказавшись в большом городе, он надевает модный костюм и ботинки, усваивает иностранный язык и все же, будь он хоть депутатом своего округа или даже министром, внушает лишь жалость либо отвращение.

По словам Ставро, от племени Салима можно ждать чего угодно; всякий раз, когда Горгис был вынужден прибегать к его услугам, часть груза бесследно исчезала в якобы происходившей стычке с бандитами или пограничниками.

Вождь другого племени Омар — близкий друг Горгиса, который был его однокашником в каирской школе. Я помню этого красивого благородного человека, он вызвал у меня симпатию во время моего первого рейса. Омар с Салимом — заклятые враги, однако они никогда не причиняли друг другу вреда, поскольку оба ненавидят доносы; кроме того, их объединяет неприязнь к общему врагу — «неверным», то бишь европейцам. Мне кажется, что их благородство по отношению друг к другу объясняется элементарным здравым смыслом, уважением традиции добрососедства. А сколько так называемых цивилизованных людей вредят своим ближним лишь для того, чтобы получить наслаждение от их страданий!..

Меня особенно волнует, сколько времени Юсуф пробудет в море. Ни капитан, ни его судно не внушают Ставро доверия. По его мнению, фелюга Османо — это старая калоша, неспособная идти против ветра, а капитан настолько труслив, что проводит большую часть времени на стоянках, укрываясь от моря. Тем не менее он уже сумел потопить два судна. И все же слова Ставро меня несколько успокаивают, ибо южане любят сгущать краски, чтобы произвести впечатление на слушателя. Учитывая медленный ход судна и осторожность капитана, мы предполагаем, что Юсуф появится через двое суток.

Я возвращаюсь в старый порт поздно вечером в приподнятом настроении. Оптимизм Ставро и выпитое вино оказали на меня воздействие, приглушив в сердце тревогу. Однако на следующее утро эйфория проходит, и беспокойство охватывает меня с новой силой. После ухода Юсуфа в моей душе образовалась пустота, которую нечем заполнить. Конечно, Абди с его любовью и преданностью немало для меня значит, но между нами нет того тонкого и глубокого понимания, какое связывает меня с Юсуфом, несмотря на то, что он неграмотный дикарь. Но разве образование так уж важно для дружбы? Может ли оно изменить душу человека, данную ему от Бога? Оно способно лишь научить человека лицемерию, не более того…

Наутро бедуин Джебели приносит мне письмо от Горгиса, в котором он просит меня приехать в Каир. Я понимаю, что нам нужно согласовать свои дальнейшие действия, но не могу уехать до возвращения Юсуфа. Два дня от него не было никаких вестей. На третий день я не нахожу себе места от волнения и, охваченный мрачными предчувствиями, отправляюсь в Порт-Тауфик к всезнающему Манолакису. Мне кажется, что за его сдержанностью к недомолвками таится некая неведомая сила, что-то вроде deus ex machina[47], которая придает ему уверенности в том, что все устроится. Кроме того, у него столько связей, что он представляется мне жизненно важным центром, управляющим деятельностью всего организма.