Но всякий раз, когда я не следую своим первоначальным побуждениям, дело заканчивается неудачей. Это не означает, что я наделен сверхъестественной проницательностью и мои суждения непогрешимы, а лишь доказывает, что из нескольких способов решения проблемы следует выбирать тот, что подсказывает нам внутренний голос. Одним словом, надо всегда оставаться самим собой.

Отказаться от решения отправить шаррас в Эфиопию значит зайти в тупик. Как в таком случае объяснить предназначение этого товара, который я собирался выдать в Эфиопии за средство от вредных насекомых?

Пока меня одолевают сомнения, протяжные гудки портовых буксиров, созывающих кули, возвещают о скором прибытии почтового судна из Суэца. А вдруг с ним приедет и Троханис? Вполне возможно, что, написав Мэриллу, он не понадеялся на почту и отправился вслед за своим письмом, чтобы воздействовать на Мэрилла личным обаянием и красноречием.

Разгоряченные шампанским, мы собираемся тотчас же посетить судно. Возможно, предположение, что мы можем там встретиться с Троханисом, отчасти служит лишь предлогом для этой затеи. В то время как моряки после долгого рейса гурьбой спешат на берег, обитатели Джибути, устав от сухопутной жизни, устремляются на борт, чтобы глотнуть якобы марсельского воздуха.

Времени у нас предостаточно, ибо пакетбот еще не зашел в порт, и Мэрилл отправляется в душ. Размышляя о предстоящей встрече с Троханисом, если, конечно, тот окажется на борту, я прихожу к выводу, что моему другу лучше появиться перед греком в одиночку и до поры до времени держать его в неведении относительно моего возвращения.

Пароход «Андре Лёбон» входит в порт на рассвете. В Джибути суда стоят на рейде довольно далеко от берега, и мы с Мэриллом садимся в два разных катера, чтобы нас не увидели вместе, хотя в столь ранний час пассажиры вряд ли разгуливают по палубе.

Я замечаю в своем катере человека в надвинутом на глаза шлеме. Приглядевшись, я узнаю крупного торговца из Джибути, грека по имени Мондурос, который при встрече со мной вечно напускает на себя таинственный вид, как будто он замешан в бог весть какие дела. Этот лавочник с бычьей физиономией, немигающим взглядом рептилии и надтреснутым голосом отставного Дон-Жуана относится к разряду тех омерзительных типов, что пытаются спрятать подлую душонку под напускным добродушием и простотой, но она неумолимо проступает у них на лице ядовитой плесенью. Мондурос уже не раз допытывался, откуда берется гашиш, который я в прошлый раз переправлял в Египет. Он гордится своими большими связями в Каире и намекал мне с улыбкой, в которой сквозила явная угроза, что его держат в курсе всего, что происходит в городе. Троханис и его сообщники наверняка входят в круг его «связей», и я не сомневаюсь, что именно Мондурос оповестил бандитов о моей дружбе с Мэриллом, после чего Троханис написал тому письмо.

Грек явно не ожидал увидеть меня в столь ранний час, и ему неприятна эта встреча, но на тесном катере не спрячешься, и он здоровается со мной со своей всегдашней двусмысленной улыбкой заговорщика и подмигивает. Его традиционное приветствие неизменно завершается какой-нибудь туманной фразой, намекающей на то, что ему известно больше, чем я предполагаю, но на сей раз он теряется и обращается ко мне с глупым вопросом:

— Ах, вот как, вы едете на судно?

— Очевидно. Вероятно, так же, как и вы?

— Да, я хочу повидать друга, он здесь проездом… А вы?

При этих словах он снова подмигивает и еще больше расплывается в улыбке.

— Я тоже.

— А! Вы чего-то ждете…

— До чего же вы любопытны, господин Мондурос! От вас ничего не утаишь! Ну конечно, я чего-то жду. Видите ли, судовой мясник Франсуа обещал отдать мне все шкварки, оставшиеся за рейс, примерно сто пятьдесят-двести кило…

Новая многозначительная улыбка дает мне понять, что мой собеседник знает толк в шкварках.

— По какой цене?

— Да нет, дружище, вы не поняли. У вас слишком богатая фантазия. Шкварки — это не что иное, как говяжий жир, и я собираюсь смазать им корпус моего судна, вот и все.

Мондурос недоверчиво прищуривается, говоря всем своим видом: «Рассказывайте это другим!» Подобные субъекты во всем чуют подвох, и поэтому их особенно легко одурачить.

И все же история с мясником, кажется, его убедила; теперь он думает, что я спущусь в чрево парохода, буду занят на камбузе или в другом дурно пахнущем, мрачном месте, среди мертвенно-бледных, похожих на призраков, отечных людей, а он тем временем будет спокойно общаться на палубе первого класса или за столиком роскошного бара со своим заезжим другом Троханисом.

Поднявшись на борт, я нахожу Мэрилла, и мы проверяем список пассажиров. Я был прав: Троханис прибыл, и не один — в манифесте фигурируют также Абдульфат и некий Минотис, севший на пароход в Порт-Саиде (под этим вымышленным именем скрывается добрый малый, которого Троханис хитростью впутал в свою аферу). Не теряя времени, я веду Мэрилла на прогулочную палубу, а Мондурос следует за стюардом в каюту своего друга.

Проходя мимо читального зала, я вижу сквозь иллюминатор сосредоточенный профиль Троханиса, строчащего письмо. Я собираюсь указать на него Мэриллу, как вдруг появляется запыхавшийся Мондурос, видимо, обегавший в поисках своего друга все судно. Я шепчу Мэриллу:

— Задержите Мондуроса любой ценой, расскажите ему о Торговой палате, о Комитете по устройству праздников, о чем угодно. Я должен переговорить с этим человеком с глазу на глаз.

— Так это он?..

— Да-да, действуйте…

Я бесшумно вхожу в зал и усаживаюсь на свободное место напротив Троханиса. Он поднимает голову и, узнав меня, изображает приятное удивление.

— О, какая неожиданная встреча! А я-то думал, что вы все еще бороздите океан…

— Да, я вернулся только сегодня ночью, и господин Мэрилл сообщил мне о вашем прибытии с этим пароходом.

— Господин Мэрилл! Но откуда же он узнал?..

— Вероятно, ему сказал об этом Мондурос…

Улыбка ненадолго сходит с лица Троханиса, но он тут же спокойно продолжает:

— Вы не поверите, до чего я рад нашей встрече, ведь нам с вами нужно поговорить со всей откровенностью, как подобает честным людям, желающим сохранить взаимное уважение. Я много размышлял над моим отношением к вам и не побоюсь выразить свое глубокое сожаление по поводу нанесенной вам обиды. Все обстоит не так, как мне вначале показалось. Я приехал, чтобы искренне пожать вам руку и предложить свою дружбу…

С этими словами он протягивает мне свою огромную мохнатую лапу с короткими пальцами — руку убийцы, изобличающую его истинную сущность вопреки всем стараниям сойти за культурного, тонкого и обходительного человека. Тем не менее я пожимаю омерзительную руку с улыбкой и отвечаю ему в том же духе:

— Согласен, не будем вспоминать о прошлом… Что поделаешь, дела есть дела, не так ли? А вот и ваш приятель господин Мэрилл, которого вам еще не довелось видеть. Представляю его вам с особенным удовольствием.

Почувствовав иронию в моих словах, Троханис бросает на меня сквозь очки недоверчивый взгляд. Видимо, он пытается понять, рассказал ли мне Мэрилл о его предложении.

Мондурос, остававшийся на заднем плане, приближается, чтобы поздороваться с соотечественником. Троханис встречает его неприветливо и презрительно бросает ему что-то по-гречески. Масляная улыбка сходит с лица бакалейщика, ожидавшего куда более теплого приема, а Троханис вдобавок поворачивается к нему спиной. Опечаленный Мондурос ретируется.

Властный, грубый, высокомерный Троханис тотчас же снова превращается в жизнерадостного бесхитростного добряка и с театральным пафосом, свойственным средиземноморским натурам, раскрывает Мэриллу, которого он видит впервые, свои объятия. Мой друг, довольно робкий и сдержанный от природы, невольно отступает назад, напуганный столь неожиданным проявлением чувств, но грек уже хватает его за руки и страстно пожимает их, приговаривая: