Когда до скалы остается менее четверти кабельтова, я поворачиваю пусковой вентиль, и в лицо вырывается струя сжатого воздуха: кто-то забыл закрыть декомпрессионный кран! Из-за этого давление упало и составляет менее одной атмосферы. Через пять минут мы налетим на рифы.

Я предпринимаю вторую попытку; сначала двигатель не может преодолеть давления и колеблется взад-вперед. Наконец с помощью помпы инжектора двигатель заводится… в обратном направлении. Но это не беда, я поворачиваю корабельный винт, и мы спешим прочь от этого гибельного места. Только тот, кто пережил подобный страх, может понять, почему здешние моряки говорят, что от моря седеют волосы.

В открытом море ветер крепчает и мало-помалу меняет направление на восточное. Сильная косая зыбь с юга набегает на судно, и бриз становится все менее благоприятным, по мере того как мы удаляемся от земли. Нам уже не удается удерживать точный курс на северо-восток: встречное течение и злые ветры обрушиваются на лавирующий парусник, заставляя двигаться в северном направлении.

Я хотел бы лечь на другой галс, чтобы отойти подальше от берега, но в таком случае волны набросятся на корабль спереди и мы можем потерять рангоут во время килевой качки. Лучше не менять курса, несмотря на бортовую качку. С палубы, беспрестанно захлестываемой волнами, убраны все привычные предметы, создающие живописный беспорядок в погожие дни. Мокрая блестящая палуба кажется пустынной, и в ней отражается облачное небо с заходящей луной.

Мало-помалу сумерки сгущаются, и я с тревогой поглядываю на восток, ожидая, что небо просветлеет, но все черным-черно, и облака не пропускают свет.

Матросы, вялые спросонья, движутся как лунатики. Я заставляю их, чтобы снова не заснули, проверить палубные крепления.

Новичок Мусса стоит у штурвала, ибо, несмотря на его юный возраст, он один не засыпает. Этот молчаливый и очень сильный юноша кажется грустным из-за мечтательного выражения больших глаз — с детства он пас коз в горах и привык к одиночеству. Он красив странной дикой красотой; у него выделяющиеся скулы и глаза орехового цвета с золотым отливом. Обычно он поет по ночам, управляя судном по звездам, но сегодня небо черно, компас обезумел, и Мусса ведет корабль вслепую, глядя на волны, выскакивающие из враждебного мрака.

Бесшумная тень скользит рядом, слегка касаясь головы юноши, и в конце концов усаживается на штурвал возле его руки. Это чудная морская птица, о которой я уже рассказывал раньше, следующая за судами во время ночной непогоды, разгуливающая по палубе и даже позволяющая взять себя в руки. Моряки считают, что в образе птицы являются неприкаянные души людей, потерпевших кораблекрушение.

Мусса осторожно прогоняет птицу, и она на миг исчезает в ночи, но тут же возвращается обратно и принимается кружить вокруг него, задевая крылом.

Я не считаю себя суеверным, но таинственная черная птица навевает на меня невыразимую тоску.

Внезапно огромная волна обрушивается на судно с правого борта. Я поворачиваю штурвал, но уже слишком поздно. Зеленая стена воды захлестывает судно до верхушки мачты, и белые хлопья пены мечутся как призраки. Мне кажется, что настал наш смертный час; парусник резко ложится на левый борт, возносится на гребень волны и тут же летит вниз. Корабль падает на правый борт, и бурлящая вода проносится под ним лавиной. Бушприт ломается, увлекая за собой верхнюю часть топселя. Корабль никак не поднимется, придавленный тяжестью воды, скопившейся на палубе между релингами. Я приказываю их срубить, но куда запропастился топор?

Второй вал, приближающийся к нам, кажется не столь угрожающим, как первый, но из-за избытка воды на палубе новый удар может оказаться для судна роковым. В тот миг, когда волна собирается обрушиться на парусник и повалить его на левый борт, я кидаюсь к железной бочке с водой, лежащей на правом борту, и обрываю крепления. Бочка катится по палубе, с размаху пробивает релинги и падает в море. Вода тут же начинает вытекать через образовавшееся отверстие, и судно без труда выдерживает натиск еще двух валов.

Затем наступает короткая передышка, но волнение все усиливается. Нужно освободиться от сломанного бушприта и убрать все, что может помешать маневрам с нижними парусами. Необходимо действовать быстро, ибо волны, набегающие с юга, несут нас прямо на берег, а мы не можем сбросить скорость, иначе корму захлестнет водой.

Тросы легко обрубить топором, но, чтобы отсоединить цепь ватер-бакштага, нужно открутить винт внутренней скобы, прикрепленной к форштевню на уровне воды.

Мусса предлагает свои услуги, и я соглашаюсь скрепя сердце, хотя он достаточно ловок, чтобы быстро проделать эту работу. Его крепко обвязывают пеньковым тросом, конец которого держат двое.

Внезапно впередсмотрящий кричит:

— Джох! (Держите круче!)

Перед нами земля… Черные силуэты гор можно было заметить и раньше, но мы были слишком поглощены работой.

Услышав предостерегающий крик, я вздрагиваю, как от удара хлыста, и слишком резко поворачиваю руль. Волны, бежавшие в одном направлении с судном, теперь обрушиваются на него лавиной. Один из валов захлестывает носовую часть. Двое матросов, державших Муссу, едва успевают уцепиться за ванты, чтобы не быть унесенными в море.

Несчастного Муссу смывает волной. Я вижу, как он делает отчаянные попытки, чтобы на ходу ухватиться за руль. Но скорость судна слишком велика, мокрое дерево выскальзывает из рук, и он остается за бортом. Его крики скоро теряются вдали.

Я тотчас же бросаю в море пеньковый трос. Бухта троса быстро разматывается — значит, Мусса ухватился за эту спасительную нить, но внезапно другой конец, который мы забыли в спешке закрепить, выскакивает у нас из рук и исчезает в море. Абди ныряет, чтобы его поймать, но тщетно. Мы уже ничем не можем помочь несчастному. До берега рукой подать, надо скорее уходить в море, иначе мы погибнем.

Сердце разрывается от криков юноши, которого мы вынуждены покинуть, обрекая на смерть. Его слабый голос до сих пор звенит у меня в ушах, а перед глазами стоит рука с обломанными ногтями, отчаянно цепляющаяся за руль…

К утру, когда ветер немного стихает, мы возвращаемся на место происшествия. Все молчат. В сердцах царит скорбь. Когда юнга вытаскивает лепешки, лепешка погибшего лежит нетронутой, усугубляя нашу боль.

Вокруг расстилается пустынное море, волны все так же безучастно следуют друг за другом, набегая на далекий берег, и ничто не напоминает о разыгравшейся трагедии.

Быть может, Мусса все же сумел выплыть? Тогда он увидел бы корабль и подал нам знак. Увы! Берег безлюден. Матросы шепотом молятся за погибшего товарища, чья неприкаянная душа будет кружиться ночью над палубой парусника. Я никогда не забуду юношу с золотистым взглядом, который с песней вел судно по звездам.

Мы неохотно удаляемся от проклятого берега, где оставили кровоточащие частицы своей души. Я не предполагал, что так любил этого юношу, только его гибель открыла мне, насколько я был к нему привязан.

Насущные заботы отвлекают меня от скорбных дум: нужно пополнить запасы воды, ибо железной бочкой с четырьмястами литрами воды пришлось пожертвовать. В лоциях отмечено несколько источников, но мне не хочется вновь приближаться к суровому берегу, хранящему память о постигшем нас несчастье. Вскоре мы доберемся до островов Куриа-Муриа, где как будто тоже есть вода.

В шесть часов утра мы проходим мимо первого из островов архипелага — острова Сода[10], большой вулканической скалы рыжеватого цвета, напоминающей по форме стог сена, изрытый бесчисленными впадинами, точно пористая губка. Высота острова — около четырехсот метров; здесь нет ни малейшей растительности, даже по склонам оврагов. Тучи птиц, кружащихся над островом подобно пчелиному рою, гнездятся во впадинах скалы, которая является вершиной подводной горы.