Простившись с Дельбурго, я выхожу на улицу и вижу вдали «Альтаир», распустивший паруса подобно гигантской птице, играющей с ветром. Мне нечасто удается посмотреть на свое судно со стороны. То же самое происходит с нашими близкими — мы общаемся с ними изо дня в день, но не можем оценить их по достоинству из-за слишком малого расстояния. Лишь разлука позволяет нам постигнуть их сущность во всей полноте и осознать то хорошее или плохое, что ускользало от нашего внимания.

Поднявшись на борт, я застаю там сомалийца, брата Мухаммеда Мусы, с которым я говорил прошлой ночью у ворот адмиралтейского дока. Он пришел, чтобы узнать о своих родных из Джибути, и, как обычно, принес массу новостей.

После ухода сомалийца Юсуф передает мне его слова: атака, предпринятая в море, как и предполагал Дельбурго, была задумана в высших сферах. Рулевой-сомалиец подслушал разговор капитана с одним из полицейских о том, как лучше потопить мой парусник, то бишь воплотить в жизнь замысел английского посла в Аддис-Абебе по уничтожению шарраса. Какой же шанс посылало мне Провидение, а я упустил его по собственной глупости. Если бы «Альтаир» ушел на дно вместе с мнимым шаррасом, я избавился бы от всех подозрений и мог бы спокойно возобновить дела с Горгисом. Я же разыграл спектакль с пробоиной, рассчитывая всех перехитрить, и в итоге остался в дураках.

На следующее утро я получаю свой манифест, но в нем даже не упоминается о выгрузке шести тонн шарраса. Обегав множество кабинетов крупных и мелких бюрократов, я узнаю, что такое свидетельство может выдать только наместник. Однако сегодня суббота, и, значит, прием будет лишь в понедельник.

Я решаюсь нарушить правила приличия и вторгнуться в личную жизнь наместника, явившись в его великолепное бунгало на вершине холма. Англичанин встречает меня в пижаме, развалившись в шезлонге среди разбросанных вокруг газет и журналов. Он окидывает меня холодным неприветливым взглядом, в котором сквозит тайное удовлетворение от встречи с sea-wolf[58], как называют меня в обществе. Очевидно, моя личность возбуждает у наместника любопытство, но с истинно английским тактом, требующим уважения прав любого человека, даже такого авантюриста, как я, он не позволяет себе ни одного нескромного вопроса.

Я предъявляю ему свой манифест с просьбой вписать в него подтверждение о выгрузке товара.

Наместник отмахивается от меня, как от назойливой мухи, и заявляет:

— Я ничего не подписываю…

Но, поскольку он не произносит слова «невозможно», после которого от англичанина уже ничего не добьешься, я продолжаю настаивать:

— Нужно просто подтвердить, что я действительно привез груз. Вы едва не потопили мое судно вместе с товаром, отобрали у меня груз и поместили его на складе. Выдайте мне хотя бы свидетельство, это будет справедливо.

Истинный англичанин старается не вступать в конфликт с законом, которым при умении можно прикрыть любой произвол. Поэтому я взываю к чувству справедливости наместника:

— Видите, — говорю я, потрясая манифестом, — я взял в Джибути шесть тонн шарраса. Где же они сейчас: у меня на борту или на вашем складе? Если вы не хотите подтвердить, что я отгрузил товар, значит, он должен быть у меня на борту, и вам следует его вернуть.

Наместник углубляется в раздумье, разглядывая манифест, как гремучую змею. Наконец он решается и быстро ставит на бумаге свою резолюцию:

— Покажите это на таможне, и все будет в порядке. Гуд бай.

Через час мне выдают исправленное свидетельство. Я тотчас же снимаюсь с якоря и выхожу в открытое море. Как только аденский рейд скрывается из вида, меня охватывает чувство неизъяснимого блаженства.

Я нахожу свой тайник на острове. Маскали в целости и сохранности и перевожу сто двадцать мешков шарраса в Обок, где им придется дожидаться своего часа в погребе моего дома. Они будут оставаться там четыре года, и за это время мне предстоит совершить восемь рейдов на другой конец Красного моря, чтобы передать товар Горгису.

Мешки, оставленные на складе в Адене, отправились под конвоем в Гамбург, где по требованию английского консула собралась комиссия, чтобы оформить конфискацию по закону. Комиссия вынесла решение уничтожить шаррас из соображений морали и гигиены, поручив двум химикам доказать путем анализов несомненный вред этого токсичного вещества. Представьте себе изумление уважаемых членов комиссии, когда ученые представили им результаты анализов, где говорилось о «перегное среднего качества», не лишенного полезных примесей! Инициаторы дела пришли в ярость от собственного бессилия. Если бы я сопровождал груз, они могли бы обвинить меня в подлоге. Но ввиду моего отсутствия я сам был вправе потребовать у них объяснений и возмещения убытков… Возможно, я напрасно этого не сделал.

Я никогда не узнал мнения Троханиса по данному поводу, но у него были серьезные неприятности, ибо попавшие впросак чиновники свалили на него всю вину. Впрочем, Троханис заслужил участь козла отпущения: если бы не он, я ни за что не отправился бы в эфиопскую империю, а мнимый шаррас никогда не попал бы на весы аденского таможенного склада.

Арауэ, 3 июня 1940 года