Кокс. Вот тут засада. Кокс – это обожжённый уголь, очищенный от летучих веществ. Для его производства нужна коксовальная печь. Ещё одна печь! Но без кокса доменная печь не заработает, обычный древесный уголь не даст нужной температуры.

Ближайший угольный бассейн, который я знал, был где‑то в землях Великой Перми. Но его добычу ещё не начали, а значит придётся покупать уголь… В Европе его уже добывали, правда, не массово.

Я потёр лицо руками. Задача разрасталась, как снежный ком. Одна печь тянула за собой другую, та – третью. Инфраструктура, блин.

ТАК, стоп! Может, на первых порах обойтись древесным углём? Качество будет хуже, выход меньше, но для начала сойдёт. А коксовальню построю потом, когда деньги появятся?

Руда. Болотная руда это бурый железняк, оксиды и гидроксиды железа. Содержание металла – процентов тридцать, в лучшем случае сорок. Но её много, и она фактически бесплатная. Добывать будут те же крестьяне – в межсезонье, когда поля отдыхают.

Я снова уткнулся в чертежи. Высота печи, диаметр, толщина стенок… Сколько кирпича нужно? Тысяч пять? Десять? Надо считать объём.

Я присвистнул. Это ж сколько глины перелопатить надо? Сколько дров на обжиг? Месяцы работы, даже если всех крестьян согнать.

Но зато потом… Потом у меня будет свой источник железа. Дешёвого железа. Я смогу производить столько, сколько нужно. Продавать излишки. Вооружать дружину. Делать инструменты. Это окупится. Обязательно окупится.

Я откинулся на спинку лавки, глядя на исчерканные листы бумаги. План намечался очень рискованный, но реальный.

Надо было с чего‑то начинать. Весной, как только сойдёт снег, начну. Сначала место выбрать на Суре, где колесо ставить. Потом заготовка материалов: глина, камень, дерево. Летом – строительство печи и колеса.

Я сложил листы, убрал их в ящик стола. Решив пока никому об этом ничего не говорить. Надо было ещё всё хорошенько обдумать, просчитать, проверить. А также всё организовать так, чтобы как можно дольше об этом никто не узнал.

Из доверенных людей у меня были Григорий, Семен и Лёва. Это очень мало! Также я понимал, что даже эти трое исповедуются Варлааму, а значит придётся договариваться и с ним.

Этот особист в рясе был не прост, совсем не прост. И он легко докопается до истины, стоит ему только слегка надавить. Скажет, что грех от батюшки утаивать что‑то. Ведь он, Варлаам, молится за спасение всех душ. И местный люд начнёт каяться во всём, лишь бы получить прощение. Видел, знаем, проходили.

Ещё раз посмотрев на ящик, где хранились мои записи, я решил, что как только начну претворять свои планы в жизнь, пойду с ним договариваться.

Меж тем жизнь в Курмыше текла своим чередом, и казалось бы с прибытием новых людей должно было что‑то измениться. Но нет. Разве что шума стало больше, да дыма из печных труб. Переселенцы обживались в бараках, валили лес, таскали брёвна. Новоприбывшие воины тренировались под присмотром Григория, привыкали к распорядку. Всё шло своим чередом, размеренно и предсказуемо.

А я ждал. Ждал, когда наконец прибудут остальные дружинники, обещанные Ярославом. Сорок человек – это немалая сила. С ними можно было бы всерьёз укрепить оборону, распределить обязанности, начать формировать настоящую боевую единицу. Но пока их не было приходилось довольствоваться тем, что есть.

Дни проходили в привычной суете. Утром обход хозяйства, проверка работ. К обеду обычно появлялись больные. То кто‑то палец топором отхватит, то баба с жалобами на живот, то ребёнок с лихорадкой. Я принимал всех в своей светлице, которую наполовину превратил в лазарет. Когда не было больных шёл в кузницу или брал саблю и тренировался со своими холопами.

На мои тренировки обычно приходили многие желающие. И без ложной скромности скажу, что я делал успехи. Моим холопам уже втроём не всегда удавалось меня одолеть. Постоянные тренировки – отжимания, пресс, подтягивание, прыжки со скакалкой (пеньковой верёвкой), обливание холодной водой, питание, – я постоянно занимался развитием. С Григорием я тоже упражнялся во владении саблей. При этом всегда надевали броню и в руки брали затупленное оружие. Вот там‑то я выкладывался на полную, не знаю, что ел в детстве Григорий, но он был очень быстрый. Конечно, я тоже не лыком шит, и приходилось и ему славливать от меня удар. Но Григорий пока был выше меня, хотя я чувствовал, что подбираюсь к нему.

Кстати, Григорий уже начал тренировать Севу, сына Глафиры. Мальчику недавно исполнилось девять лет, и хоть он старался, но однажды, когда я спросил у Григория, как у Севы успехи, он усмехнулся.

– Кровь не водица. Вот ты в меня пошёл. А он… – махнул он рукой. Я не сразу понял, что Григорий меня похвалил. А когда понял, даже приятно как‑то стало. Что же до Севы, то отец гонял его с утра до вечера и прекращать с ним заниматься не планировал.

Но что меня больше всего удивило, так то, что Григорий поддался уговорам Ивы (дочь Глафиры от первого брака), и отвёл её к Семёну… ВДУМАЙТЕСЬ! Учиться стрелять из лука!

Девочке было семь лет! Самый возврат для постижения этой науки, но дело‑то не в этом! А в том, что для этого времени место женщины в доме! К отцу приходил по этому поводу разговаривать отец Варлаам, но ушёл ни с чем. Если слухи не врали, Григорий выслушал Варлаама, а когда тот замолчал, позвал Иву и, обойдя священника, пошёл с ней к Семёну. И что примечательно, Варлаам утёрся!

В общем, как я уже говорил, жизнь текла своим чередом. И когда я был в кузне, отбивал очередной кусок железа, прибежал Ратмир.

– Господин! – он был взволнован. – Там в бараках…

Я отложил молот, вытер руки о фартук.

– Что там?

– Люди заболели. Живот крутит, извини за подробности, но срут они, не переставая и тошнит многих. Уже человек десять слегли.

Я выругался сквозь зубы. Судя по всему, это была дизентерия. В скученных условиях, при плохой гигиене, она распространяется как огонь по сухой траве. И крайне опасна по этим временам.

– Где именно? – спросил я.

– В дальнем бараке, где несемейных разместили.

Барак встретил меня запахом, от которого хотелось зажать нос и бежать прочь. Смесь пота, немытых тел, испражнений и рвоты.

На нарах лежали мужики: кто‑то стонал, кто‑то молча смотрел в потолок. Несколько человек сидели, обхватив себя руками, явно страдая от спазмов.

– Кто первый заболел? – спросил я у стоявшего рядом здорового мужика.

– Да вот, Савка, – он указал на парня лет двадцати, свернувшегося калачиком на нарах. – Вчера вечером началось. Потом Гришка, потом ещё трое…

Я подошёл к Савке и присел рядом.

– Как себя чувствуешь?

– Плохо, господин, – прохрипел он. – Живот режет, как ножом. И всё из меня льётся…

Я осмотрел его, кожа сухая, губы потрескались, глаза запали. Обезвоживание. Вот только началось это с ним не вчера, по всем признакам он уже несколько дней болеет. Но сейчас это было непринципиально.

– Воду пил? – спросил я.

– Пил, но она назад выходит с кровью…

Я кивнул. Да, всё сходится. Это была дизентерия, бактериальная инфекция, передающаяся через грязные руки, воду, еду. В таких условиях – идеальная среда для распространения.

Я поднялся, обратился ко всем в бараке.

– Слушайте меня! – голос прозвучал резко, все замолчали. – У вас мыт (дизентерия). Это болезнь, которая передаётся через грязь. Если не примем меры, умрёте все. Поэтому делаем так. – Я начал отдавать указания, повернувшись к Ратмиру. – Первое: больных переселяем в другое помещение. Эту часть барка отделить перегородкой. Больные – отдельно, здоровые – отдельно. Второе: воду кипятить! Всю, до последней капли! Пить только кипячёную. Сырую – ни в коем случае.

– Но зачем? – не понял кто‑то из мужиков.

– Затем, что в сырой воде живут твари, которые вас убивают, – отрезал я. – Кипяток их убивает. Не хочешь умереть – кипяти.

– Третье: руки мыть часто и с щёлоком! Особенно перед едой, а также после еды, после того как в туалет сходил. Всегда. Щёлок я велю принести, так что всё в ваших руках.