В одном месте своей книги об итальянской кампании 1796 и 1797 гг. Клаузевиц замечает, что война в конечном счете не является в такой степени театральным представлением, как это склонна воображать публика, и что если победы и поражения рассматривать с точки зрения науки, то они представляют картину, скорее противоположную той, которая рисуется в воображении политических болтунов[257]. Знание этой истины позволило нам довольно равнодушно переносить крикливое раздражение, которое время от времени наша оценка военных событий недавней войны вызывала у различных усердных, хотя и не очень толковых, бонапартистских газет нашей страны, независимо от того, издаются ли они на французском или на английском языках. В настоящее время мы с удовлетворением узнали, что наше мнение об этих событиях подтверждено гораздо раньше, нежели этого можно было ожидать, и притом подтверждено самими главными участниками войны — Францем-Иосифом и Луи-Наполеоном.

Если оставить в стороне детали, то в чем заключалась суть наших критических оценок? С одной стороны, мы приписывали поражения австрийцев не какой-либо гениальности, проявленной союзниками, не баснословному действию нарезной пушки, не воображаемой измене венгерских полков и не хваленой отваге французского солдата, но просто-напросто стратегическим ошибкам, совершенным австрийскими генералами, которых Франц-Иосиф и его личные советники поставили на место таких людей, как генерал Хесс. Именно эта порочная стратегия не только ухитрялась в каждом пункте противопоставлять врагу численно более слабые силы, но и на самом поле сражения оказалась способной распоряжаться наличными силами самым бессмысленным образом. С другой стороны, упорное сопротивление, проявленное австрийской армией даже при таких обстоятельствах, сражения, разыгрывавшиеся почти с равным успехом, несмотря на неравенство сил, грубые стратегические ошибки, совершенные французами, и их непростительная бездеятельность, которая обесценила победу и почти лишила их ее плодов из-за того, что была упущена возможность преследования, — все это позволяло нам утверждать, что если бы высшее командование австрийской армии было передано из рук бездарных людей людям способным, то, вероятно, положение воюющих сторон оказалось бы противоположным нынешнему. Второй момент, и притом важнейший, на котором мы настаивали еще до начала войны, заключался в следующем: с того времени, как австрийцы от наступления перейдут к обороне, война распадется на две части — на мелодраматическую, разыгрываемую в Ломбардии, и на серьезную, начинающуюся за линией Минчо, внутри грозной сети четырех крепостей. Мы говорили, что все победы французов не имели никакого значения по сравнению с испытаниями, которые им еще предстояло встретить на позиции, преодоление которой даже у настоящего Наполеона заняло девять месяцев, хотя в его время Верона, Леньяго и Пескьера были нулями в военном отношении, и одной Мантуе приходилось выдерживать всю тяжесть нападения. Генерал Хесс, которому, конечно, лучше нас было знакомо status quo {существующее положение. Ред.} высшего австрийского военного руководства, предлагал с самого начала войны, как это мы теперь знаем из венских газет, не вторгаться в Пьемонт, а эвакуировать Ломбардию и принять сражение только за Минчо. Послушаем теперь, что говорят в своих апологиях Франц-Иосиф и Луи Бонапарт — один, оправдываясь в том, что он оставил часть территории, а другой — в том, что он изменил план действий, выдвинутый им в начале войны.

Франц-Иосиф, говоря о войне, устанавливает два факта, против которых не возражает «Moniteur». В своем обращении к армии[258] он говорит, что австрийским войскам всегда противостояли превосходящие силы. «Moniteur» не отваживается опровергать это утверждение, которое, будучи правильно расценено, возлагает всю тяжесть вины на плечи самого австрийского императора. Как бы то ни было, мы можем считать своей заслугой, что из самых противоречивых утверждений «собственных корреспондентов», из французской лжи и австрийских преувеличений, мы сумели извлечь то, что характеризовало действительное положение вещей, и, имея в своем распоряжении скудные и ненадежные источники, установили в наших критических обзорах отдельных сражений, начиная от Монтебелло и кончая Сольферино, сравнительные силы борющихся сторон. Франц-Иосиф усиленно подчеркивает другой момент, который должен звучать довольно необычно для известной категории газетных писак. Приводим его подлинные слова:

«Равным образом фактом, не допускающим сомнения, является то, что наш противник, несмотря на свои крайние усилия и полное использование весьма значительных ресурсов, давно подготовлявшихся для задуманной им борьбы, не смог даже ценой огромных жертв одержать решительную победу. Все, чего ему удалось добиться в боях — это второстепенные успехи. В то же время австрийская армия с непоколебимой силой и мужеством удержала позицию, обладание которой давало ей хорошие шансы на успех во всех ее будущих попытках вернуть себе потерянную территорию».

То, что Франц-Иосиф не осмеливается сказать в своих манифестах, а именно, что он и его камарилья провалили всю войну, предоставив руководство ею своим любимцам, навязывая свои причуды и ставя бессмысленные помехи на пути даровитых, хотя и плебейского происхождения, генералов, — даже этот грех признан теперь совершенно открыто, если не на словах, то по крайней мере на деле. Генералу Хессу, советами которого пренебрегали в продолжение всей кампании и который был лишен положения, подобавшего ему в силу его прошлого, его возраста и даже места, занимаемого им в австрийской табели о рангах, ныне присвоено звание фельдмаршала; ему поручено верховное командование итальянской армией, и Франц-Иосиф, прибыв в Вену, прежде всего демонстративно нанес визит супруге старого генерала. Словом, все нынешнее отношение габсбургского самодержца к человеку, плебейское происхождение, либеральные симпатии, грубоватая откровенность и военные дарования которого были оскорблением для претенциозных аристократических кругов Шёнбрунна[259], означает признание, унизительное для людей любого общественного положения, а тем более унизительное для наследственных властителей судеб человеческих.

Теперь обратимся к рассмотрению французского подобия австрийского манифеста, а именно к апологии Бонапарта[260]. Разделяет ли он глупое самообольщение своих поклонников, будто он выиграл ряд решающих битв? Думает ли он, что в будущем не может быть и речи о полной перемене положения? Делает ли он хотя бы намек на то, что события достигли решающего момента и что для достижения полной победы требовалась только настойчивость? Совсем напротив! Он признает, что мелодраматическая часть борьбы пришла к концу, что войне неизбежно предстояло изменить вскоре свой характер, что в будущем его ждут неудачи, что его пугала не только угроза революции, но и сила «стоящего перед ним врага» окопавшегося за большими крепостями». Перед собой он видел только «длительную и бесплодную войну». Он говорит буквально следующее:

«Когда война подкатилась к стенам Вероны, борьба неизбежно должна была изменить свой характер как в военном, так и в политическом отношении. Вынужденный атаковать во фронт противника, окопавшегося за большими крепостями, фланги которого были прикрыты благодаря нейтралитету окружающей территории, стоя на пороге длительной и бесплодной войны, я оказался лицом к лицу с вооруженной Европой, готовой либо оспаривать наши успехи, либо усугубить ожидавшие нас неудачи».

Другими словами, Луи-Наполеон заключил мир не только потому, что он боялся Пруссии и Германии, а также революции, но и потому, что боялся четырех больших крепостей. Согласно полуофициальной статье в «Independance belge» осада Вероны потребовала бы подкреплений в 60000 человек. Такое количество он не мог бы вызвать из Франции, одновременно оставив там силы, необходимые для северной армии под командой Пелисье, а когда он покончил бы с Вероной, ему пришлось бы еще бороться за Леньяго и Мантую. Короче говоря, Наполеон III и Франц-Иосиф после войны целиком подтверждают то, что мы говорили еще до войны и во время войны как о военных ресурсах обеих стран, так и о характере кампании. Мы приводим оба эти свидетельства потому, что они невольно говорят в пользу здравого смысла и исторической истины против потока безумных преувеличений и глупого самообольщения, который получил в течение двух последних месяцев такое распространение, какое он едва ли снова получит в скором времени.