Написано К. Марксом 5 сентября 1859 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5747, 23 сентября 1859 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Лондон, 5 сентября 1859 г.

Читатели, вероятно, помнят, что около года назад на страницах «Tribune» я сделал интересные разоблачения, касающиеся некоего Бандьи, его миссии в Черкесию и раздоров, возникших из-за этого между венгерской и польской эмиграциями в Константинополе[321]. Изложенные мною в то время факты попали затем в европейскую прессу, тем не менее никто ни разу не сделал попытки оспаривать их точность. Сегодня я намерен привлечь внимание ваших читателей к другой секретной главе современной истории. Я имею в виду связь, существующую между Кошутом и Бонапартом. Нельзя дольше терпеть такое положение, когда одни и те же люди одной рукой получают деньги от убийцы Французской республики, а другой поднимают знамя свободы, когда они одновременно играют роль и мучеников и царедворцев, когда, превратившись в орудие жестокого узурпатора, они все еще выставляют себя уполномоченными угнетенной нации. Я считаю настоящий момент тем более подходящим для обнародования давно известных мне фактов, что Бонапарт и его приспешники, а также Кошут со своими сторонниками в равной мере стараются скрыть эту сделку, которая не может не скомпрометировать одного перед монархами, а другого — перед народами всего мира.

Самые слепые поклонники г-на Кошу та согласятся, что каковы бы ни были другие его достоинства, ему, к сожалению, всегда недоставало одного важного качества — постоянства. В течение всей своей жизни он больше походил на импровизатора, получающего впечатления от аудитории, чем на творческую личность, налагающую на мир печать своих собственных оригинальных идей. Эта неустойчивость мысли не могла не найти отражения в двойственности его поведения. Несколько фактов могут проиллюстрировать правильность этого утверждения. В Кютахье г-н Кошут вошел в близкую liaison {связь. Ред.} с г-ном Давидом Уркартом и, сразу восприняв предрассудки этого романтического шотландца, без колебаний высказался о Мадзини как о русском агенте. Он официально обязался держаться в стороне от Мадзини, едва же он прибыл в Лондон, как образовал триумвират вместе с Мадзини и Ледрю-Ролленом[322]. Бесспорные доказательства этой двойной игры были представлены британской публике в переписке между Л. Кошутом и Давидом Уркартом, напечатанной этим последним джентльменом в лондонской «Free Press»[323]. В первой речи, которую произнес г-н Кошут, сойдя на английский берег, он назвал Пальмерстона своим задушевным другом. Пальмерстон через посредство одного весьма известного члена парламента {Дадли Стюарта. Ред.} сообщил Кошуту о своем желании видеть его в своем доме. Кошут потребовал, чтобы британский премьер-министр принял его в качестве правителя Венгрии, однако это требование было, конечно, с презрением отвергнуто. Со своей стороны г-н Кошут, через посредство г-на Уркарта и других своих знакомых, дал понять британской публике, что он отверг приглашение Пальмерстона по той причине, что, на основании тщательного изучения в Кютахье Синей книги о венгерских делах[324], он удостоверился в том, что Пальмерстон, этот его «задушевный друг», в тайном согласии с петербургским двором предал «дорогую Венгрию». В 1853 г., когда в Милане вспыхнуло подготовленное Мадзини emeute {восстание, мятеж. Ред.}, на стенах домов этого города появилась прокламация, обращенная к венгерским солдатам и призывавшая их стать на сторону итальянских повстанцев; под прокламацией была подпись Лайоша Кошута[325]. Когда emeute потерпело неудачу, г-н Кошут через посредство лондонских газет поспешил объявить эту прокламацию подложной, таким образом публично dementi {уличил во лжи. Ред.} своего друга Мадзини. Вопреки этому утверждению прокламация была подлинной, и Мадзини действовал в согласии с Кошутом.

Действуя согласно сложившемуся убеждению, что сбросить австрийскую тиранию можно только соединенными усилиями Венгрии и Италии, Мадзини в течение некоторого времени пытался заменить Кошута каким-либо более надежным венгерским лидером, но так как его усилия разбились о раздоры в среде венгерской эмиграции, он великодушно простил своего ненадежного союзника и воздержался от разоблачений, которые свели бы на нет престиж Кошута в Англии.

Обращаясь к событиям более близкого прошлого, я могу напомнить читателю, что осенью 1858 г. г-н Кошут совершил турне по Шотландии, во время которого он читал лекции в различных городах и торжественно предостерегал британцев от предательских замыслов Луи Бонапарта. Возьмем, например, следующую выдержку из лекции, прочитанной им в Глазго 20 ноября 1858 года:

«В одной из своих лекций», — заявил г-н Кошут, — «я уже указал на тот яд национальной ненависти, который в настоящее время изготовляет Луи Бонапарт. Я не собираюсь намекать на то, что он замышляет вторжение в вашу страну: несомненно, он желал бы этого, однако, как и лисицу в басне, его не соблазняет кислый виноград. Еще не так давно Бонапарт привел в недоумение всех дипломатов мира, — за исключением, пожалуй, только господ из С.-Петербурга, которым, вероятно, известен весь секрет, — своими гигантскими приготовлениями в Шербуре, на которые тратились последние шиллинги его истощенной казны, приготовлениями, которые он вел с такой поспешностью, словно его существование зависело от выигрыша одной минуты… Шербур по-прежнему является сооружением, направленным только против Англии… Бонапарт замышляет новый конфликт на Востоке в кампании с Россией. Во время этого конфликта он рассчитывает ограничить свободу маневра английского флота, приковав значительную его часть к вашим берегам, и в то же время нанести смертельный удар вашим жизненным интересам на Востоке… Разве Крымская война по своим результатам соответствовала интересам Великобритании и Турции? Валахия и Молдавия получили конституцию, выработанную в канцеляриях тайной дипломатии, этого проклятия нашего века, конституцию, состряпанную Бонапартом при содействии России и Австрии, а все они — уж конечно верные друзья народной свободы! Эта конституция является в действительности не более, не менее, как хартией, пожалованной России на предмет ее хозяйничанья в Дунайских княжествах… Но этого мало! Разве Бонапарт, дорогой союзник, не послал своих офицеров в Черногорию, чтобы обучать диких горцев обращению с винтовкой?.. Его мысль направлена на заключение нового Тильзитского договора, если только подобный договор уже не лежит у него в кармане».

Так осенью 1858 г. Кошут обличал публично Бонапарта, ныне своего дорогого союзника. Более того. В начале 1859 г., когда бонапартовские планы итальянского похода за свободу начали принимать осязательную форму, этот самый Кошут в мадзиниевском «Pensiero ed Azione» в сильных выражениях изобличал голландского плута и предостерегал всех истинных республиканцев — итальянцев, венгров и даже немцев — против таскания каштанов из огня для этого императора-Квазимодо. Словом, в данном случае он, как эхо, повторял точку зрения Мадзини, высказанную этим последним в его манифесте от 16 мая, — точку зрения, которой он остался верен в течение похода Бонапарта и которую снова торжествующе повторил в конце войны в другом манифесте, перепечатанном в «Tribune».

Итак, Кошут в январе 1859 г. не только прекрасно видел обман Бонапарта, но сделал все, что было в его силах, чтобы разоблачить этот обман перед всем миром. Он усиленно подталкивал «либеральную прессу» в том направлении, которое позже изумило агентов Бонапарта как «внезапный взрыв» «антинаполеоновского бешенства» и было осуждено ими как симптом нездоровой «симпатии к Австрии». Однако в промежутке между январем и маем 1859 г. в чувствах и мыслях великого импровизатора произошла какая-то странная революция. Этот человек, который, чтобы предостеречь британцев против кровавых замыслов Бонапарта, совершил лекционное турне по Шотландии осенью 1858 г., в мае 1859 г. предпринял новое турне, читая лекции повсюду, начиная от Мэншен-хауза в Лондоне и кончая Фритред-холлом в Манчестере[326], с целью проповедовать доверие к герою декабря и под лицемерным предлогом поддержки нейтралитета привлечь британцев на сторону августейшего мошенника. Свой собственный нейтралитет он вскоре после этого проявил самым недвусмысленным образом.