… считает суверенитет всех остальных немецких князей утратившим силу и т. д.». И наконец, «Прусское правительство могло бы, если бы ей» (то есть Пруссии) «подобная революционная политика показалась бы слишком рискованной, выбрать и консервативную точку зрения. Оно могло бы выбрать ее… так как царствующая в Пруссии династия, как равная» (кому?) «должна поддерживать сохранение остальных» (каких остальных?) «… потому что Пруссия, не будучи самостоятельной, должна согласовывать свою позицию с той, которой будет придерживаться нейтральная Англия и т. д.».
До сих пор она «колебалась». Она же допустила, чтобы ее «соперница-Австрия» была разбита.
«При помощи договоров она постоянно пыталась тянуть малые государства» (тянуть из них богатство, вытянуть их хлыстом или перетянуть их на свою сторону?) «Она вернулась во Франкфурт» (из Эрфурта)[410] «почти с теми же самыми предложениями, которые, если бы они исходили от Ганновера или Баварии, Пруссия не приняла бы».
В конце концов, автор называет это «умелым ходом», хотя здесь проявлено мало умения в consecutio temporum {согласовании времен. Ред.}.
К сожалению, Виллафранкский договор одним ударом опрокинул все ходы Пруссии, доступные фантазии готца. Поэтому, оставляя «высокую политику» фирмы Юх и К°, мы обращаемся к Тиртею, который в лице омоложенного «Hermann» воспевает битву под Сольферино. Сей Тиртей, по-видимому, добрый малый. Он ни на минуту не сомневается в том, что все зуавы, тюркосы, кроаты, сербы, чехи et autres Zephyres[411], бившиеся друг с другом под Сольферино,
«не будь обоих императоров, повсюду на свете, где бы случай ни свел их вместе, относились бы друг к другу, как безобидные и любезные люди, они друг друга приветствовали бы, ели бы и пили» (друг друга ели бы и пили! Какова любезность — каннибальская!).
Стихотворный размер, в котором воспевается сражение — это размер героического эпоса, гекзаметр. Как известно, Клейст увеличил гекзаметр на один короткий первый слог. Наш бард превзошел Клейста: он чрезвычайно щедр; стопой больше или меньше — для него не играет никакой роли. Но с другой стороны, нельзя ставить в вину гекзаметрам, если у них, только что вернувшихся с поля битвы, недостает стопы или вывихнуто колено.
Итак несколько примеров:
«Смертельно усталый,
Со|всем исто|щенный, из|мучен жа|рой, иссу|шаемый| жаждой». «За | эти прок|лятые| годы, за | десяти |летье» «Под| солнцем па|ля|щим, в кро|ви, поги|бая от |жажды, изредка из милости прикончен штыком, а в большинстве случаев лишь из|резан, ис|колот, с рас|крытою |раной от |боли смер|тельной страдает».
«Вот |жаркие, |голые |холмы ды|мятся от| крови, в которой барахтаются искромсанные тела»
«Вот | ног или | рук не хва|тает, у | этого | вырвана | челюсть, а |у того голо|вы поло|вина».
«Наконец-то смолкло во|круг все и |мрак опу|стился на |землю.
Лишь из до|лин и хол|мов доно|силися| вопли то здесь, то там, повсюду на расстоянии многих часов».
«В битве го|рячей и |трудной и |капли во|дицы о|ни не и|мели. Другие умирали от жажды и
в хрипе пред|смертном, на|век уга|сающим |взором встречали пришедшего слишком поздно хирурга».
Сразу же вслед за песнью о битве идет историческая критика. «Мыслитель» омоложенного «Hermann» в статье, присланной из Парижа, раскрывает перед нами отношение Луи Бонапарта к революции.
«Революция закономерна, поскольку она становится под покровительство императора и утверждается им… Но она сохраняет свой прежний характер и должна быть подавлена, поскольку она вступает в противоречие с интересами императора или же нарушает его планы».
Вот и вся премудрость.
Из «сферы столь осточертевшей высокой политики», грохота пушек и исторической критики мы низвергаемся вниз и наталкиваемся на скромную одинокую обитель — «Мастерскую», в которой обрел свой покой наш старый друг Готфрид, уже в качестве нового корреспондента. Он встречает нас ворчанием:
«Эта газета не могла из-за постоянных войн и сплошной политики уделить до сих пор место и т. д.»
Эта старая жалоба нам известна. Готфрид в качестве тонко чувствующего искусство чичероне предлагает провести нас по «Выставке Академии на Трафальгар-сквере».
«Эта почти героическая фигура, подобно пчеле, высасывающей мед даже из ядовитых цветов» (см. «Gartenlaube»),
обрушиваясь на нас целым потоком хорошо известных сладкозвучных слов, сообщает нам, что
«веселые картинки Лесли… — подлинные жемчужинки изящного искусства».
Но больше всего он интересуется прерафаэлитами[412], и так как конкретный пример лучше всяких поучений, то он выставляет в своей «Мастерской» несколько прерафаэлитских wordpaintings {словесных картин, образных описаний. Ред.}, которые избавляют нас от необходимости совершить прогулку в Трафальгар-сквер.
Прерафаэлитская картина № 1
«С 11 часов утра весь день в зале господствует фешенебельный кринолин, и возле любимых произведений публики постоянно околачивается целый хвост».
Прерафаэлитская картина № 2
«Ценно все то, что исполнено в своем роде в совершенстве. Например брюки, если они хорошо сшиты и не жмут».
Прерафаэлитская картина № 3
«На монастырском кладбище две монахини заняты тем, что копают могилу… Это две грубые женские фигуры, которые сменяют друг друга за мрачным трудом сумерек». (Две грубые фигуры сменяют друг друга, в то время как сумерки трудятся за них.) «Одна из них представляет собой, спустившись в могилу и выкидывая жилистыми руками прачки тяжелую сырую черную землю, проросшую корнями, совершенно прозаическую, безразличную и ординарную личность».
Быть может, проросшая корнями личность и будет совершенно прозаической, но уж во всяком случае она будет экстраординарной. На некоторое безразличие действительно указывает та sansgene {бесцеремонность. Ред.}, с которой эта личность вместо своих собственных рук пользуется, копая землю, руками прачки.
Этих примеров достаточно, чтобы любой «ремесленник» понял, над чем, собственно, так настойчиво заставляет его «задуматься» Готфрид, а именно: евнухи от искусства
«были бы ему в его деле куда полезнее» (utile cum dulci {полезное с приятным. Ред.}), чем «все воскресные прогулки в Эппингский лес или же в Ботанический сад в Кью», чем «все веселые трактиры городских предместий», чем «вечерние сходки» и «бесконечные рассуждения по поводу избитого вопроса, не наступит ли даже после следующей революции тысячелетнее царство портновских подмастерьев под вывеской рабочей диктатуры».
Ну, а мы, всем прерафаэлитам вопреки, по-прежнему придерживаемся мудрого древнего изречения: «Cacatum non est pictum» {«Нагаженное не есть нарисованное». Ред.}.
Написано К. Марксом 3 и 24 июня, 8 и 15 июля 1859 г.
Напечатано в газете «Das Volk» №№ 5, 8, 10 и 11; 4 и 25 июня, 9 и 16 июля 1859 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
