– Тут был кабинет доктора Семича, – сказал он. – Завтра я....

– Завтра вы будете уже в Греции, – грубо прервал я его. Он угрюмо опустил взгляд и уставился на свои ботинки.

– Вы должны знать, что долго не продержитесь, – продолжил я. – Или, может, вы думаете, что все продвигается гладко? Если вы так думаете, то вы глупец, слепец и тупица. Я помог вам сесть на трон, ткнув дулом пистолета Эйнарссону в бок. И вас до сих пор не сбросили потому, что я выкрал его. Потом я договорился с Дюдаковичем – он единственный сильный человек, которого я тут встретил. Теперь разделаться с Эйнарссоном – уже его забота. Я не могу ему приказывать. Из Дюдаковича выйдет неплохой король, если он захочет им стать. Министр обещал вам четыре миллиона долларов, специальный поезд и безопасный проезд до Салоник. Вы уйдете с поднятой головой. Вы были королем. Вы взяли страну из нерадивых рук и передали в надежные – так оно и есть на самом деле. Кроме того, еще заработали миллион.

– Нет. Оставьте меня. Я пойду до конца. Эти люди поверили мне, и я...

– О Господи, вы как тот старина Семич! Эти люди вам не поверили – ни на йоту! Это я поверил в вас. Я сделал вас королем, понятно? Я сделал вас королем, чтоб вы могли вернуться домой с достоинством, а не оставаться тут и выглядеть ослом! Я купил их за обещание. В частности, я пообещал, что вы в течение суток заявите об отречении. Вы должны выполнить обещание, которое я дал от вашего имени. Говорите, люди вам верят? Да вы стоите им поперек горла, сынок! И запихнул вас туда я! Теперь я хочу вытащить вас отсюда. И если на этом пути встанет ваш роман, если Валеска не согласится на иную цену, кроме трона в этой занюханной стране...

– Довольно, хватит – Голос его донесся до меня словно с пятнадцатиметровой высоты. – Вы получите свое отречение. Сообщите мне, когда будет готов поезд.

– Напишите его сейчас, – велел я.

Он подошел к столу, отыскал лист бумаги и твердой рукой написал, что, покидая Муравию, отказывается от трона и отрекается от всех прав на него. И, подписавшись «Король Лайонел Первый», передал бумагу мне.

Я спрятал бумагу в карман и сочувствующе начал:

– Я понимаю ваши чувства и жалею, что...

Грантхем отвернулся и вышел из комнаты. А я снова поехал в отель.

Выйдя из лифта, я тихонько подкрался к двери своего номера. Внутри было тихо. Я нажал на ручку – дверь оказалась незапертой – и переступил порог Пусто. Исчезли даже моя одежда и чемодан. Я поднялся в номер к Грантхему.

Дюдакович, Ромен, Эйнарссон и половина всей полиции страны были там.

Полковник Эйнарссон сидел в кресле посреди комнаты так, словно кол проглотил. Его темные волосы и усы блестели. Подбородок выступал вперед, на румяном лице играли желваки, глаза горели – его боевой дух был на высоте. А все благодаря тому, что у него были зрители.

Я сердито посмотрел на Дюдаковича, который стоял спиной к окну, широко расставив огромные ноги. Неужели этот жирный болван не понимает, что полковника лучше держать в каком-то безлюдном углу, где он не доставит хлопот?

Я все еще стоял в дверях, когда ко мне, лавируя между полицейскими, подбежала Ромен.

– Ты все уладил? – спросила она.

– Отречение у меня в кармане.

– Дай его мне.

– Не сейчас, – возразил я. – Сначала я хочу узнать, так ли велик в самом деле твой Василие, как выглядит. Твой толстяк должен знать, что пленнику не следует задирать нос перед зрителями.

– Я не стану объяснять, на что способен Василие, – мягко ответила девушка. – Скажу только, что он поступил правильно.

Я не был столь уверен, как она. Дюдакович, рыча, о чем-то спросил у девушки, и она быстро ему ответила. Тогда он прорычал что-то еще, уже адресуясь к полицейским. Те начали выходить – один за другим, по двое, целыми группами. После того как вышел последний, толстяк процедил сквозь свои желтые усы несколько слов, обращаясь к Эйнарссону. Полковник поднялся, выставил грудь, расправил плечи и уверенно усмехнулся.

– Что дальше? – поинтересовался я у девушки.

– Пойдем с нами, там увидишь.

Мы спустились вчетвером по лестнице и вышли из отеля. Дождь утих. На площади собралось большинство населения Стефании; наиболее плотной толпа была перед правительственным зданием и королевской резиденцией. Над головами у людей маячили каракулевые шапки полка Эйнарссона – он до сих пор окружал здания.

Нас, или по крайней мере Эйнарссона, узнали и, пока мы пересекали площадь, приветствовали криками. Эйнарссон и Дюдакович шли плечом к плечу: полковник строевым шагом, жирный великан – вперевалку. Я и Ромен держались сразу за ними. Мы направлялись к правительственному зданию.

– Что он задумал? – раздраженно спросил я. Она похлопала меня по руке и нервно улыбнулась:

– Подожди – сам увидишь.

Похоже, делать было нечего – оставалось только волноваться.

Наконец мы подошли к ступенькам правительственного здания. Солдаты салютовали Эйнарссону оружием, и их штыки неприятно сверкали в ранних вечерних сумерках. Мы поднялись по ступенькам. На широкой верхней площадке Эйнарссон и Дюдакович остановились и встали лицом к гражданам и солдатам на площади. Мы с девушкой заняли позицию позади. Зубы у Ромен стучали, пальцы впились в мою руку, но губы и глаза продолжали храбро улыбаться.

Солдаты, окружавшие резиденцию, присоединились к тем, кто стоял перед нами, отталкивая назад гражданских. Подошел еще один отряд. Эйнарссон поднял руку, прокричал несколько слов, гаркнул на Дюдаковича и отступил в сторону.

Заговорил Дюдакович. Ему не надо было кричать: его раскатистый громовой голос можно было услышать даже от отеля. Он достал из кармана бумажку и, держа ее перед собой, произнес речь. В голосе министра, в жестах не было ничего театрального. Казалось, он говорит о чем-то не очень важном. Но по виду его слушателей становилось понятно, что это вовсе не так.

Солдаты нарушили строй и ринулись вперед. Лица у них горели, то тут, то там кто-то потрясал винтовкой со штыком. За солдатами переглядывались испуганные гражданские, они толкали друг друга – кто-то хотел подойти ближе, кто-то пытался выбраться из толпы.

Дюдакович продолжал говорить. Волнение нарастало. Один солдат протолкался сквозь толпу своих товарищей и побежал по лестнице вверх, остальные за ним.

Эйнарссон прервал толстяка, подошел к краю лестницы и закричал, обращаясь к поднятым лицам. То был голос человека, который привык командовать.

Солдаты на лестнице попятились. Эйнарссон закричал снова. Нарушенные шеренги понемногу выравнивались, приклады винтовок опустились на землю. Эйнарссон немного постоял молча, глядя на свое войско, потом обратился к нему с речью. Из его слов я усек не больше, чем из слов министра, но впечатление они произвели. И злость, без сомнения, с лиц людей, стоявших внизу, сошла.

Я посмотрел на Ромен. Она вся дрожала и уже не усмехалась. Я перевел глаза на Дюдаковича. Тот был спокоен и невозмутим, словно скала.

Я хотел знать, о чем говорит Эйнарссон, – может, в случае необходимости я еще успел бы выстрелить ему в спину и нырнуть в пустой дом сзади нас. Я догадывался, что бумажка в руках у Дюдаковича – это какие-то показания против полковника, которые так взволновали солдат, что они чуть не набросились на своего командующего.

Пока я размышлял, Эйнарссон закончил речь, отступил в сторону, ткнув пальцем в Дюдаковича, и прорычал приказ.

На лицах солдат внизу появилась нерешительность, глаза растерянно забегали, однако четверо откликнулись на приказ полковника, стремительно вырвались из шеренги и побежали по лестнице наверх.

«Итак, – подумал я, – мой жирный кандидат проиграл! Что ж, ему, может, придется стать к стенке. А у меня еще есть задняя дверь».

Моя рука уже давно сжимала в кармане пистолет. Не вынимая руки из кармана, я сделал шаг назад и потянул за собой девушку.

– Подожди! – выдохнула она. – Посмотри!

Толстый исполин с заспанными, как всегда, глазами протянул лапу и схватил Эйнарссона за запястье. Одной рукой Дюдакович оторвал полковника от земли и тряхнул им в сторону солдат, стоявших внизу. В другой руке была зажата бумажка. Черт подери, я не знал, что тряслось сильнее в его руках – бумажка или полковник!