Он подумывал вывести их из клеток и переместить во двор. Если с ним что-то случится, они почти наверняка умрут от голода; вряд ли добрый самаритянин придет и позаботится о них. Возможность попросту их отпустить не приходила ему в голову. Ты не мог выпустить на улицу дикое животное.

Фантастическая картина пришла в голову Фрэнка: на следующий день он приходит сюда вместе с Наной и она помогает ему с кормлением и выгулом. Ей всегда нравилось это делать. Он знал, что ей понравится его офисная собака, заспанный кокер, безумная помесь с биглем.[364] Она припадает головой к его лапам, как обычно ребенок наваливается на парту, вынужденный слушать нескончаемую лекцию на дополнительных школьных уроках. Элейн не любила собак, но как бы там ни было, это уже не имело значения. Так или иначе, он и Элейн расходятся, и если Нана хочет иметь собаку, она может остаться с Фрэнком.

Фрэнк выгулял их, ведя на поводках по трое. Когда он закончил, то написал записку — ПОЖАЛУЙСТА, ПРОВЕРЯЙТЕ ЖИВОТНЫХ. УБЕДИТЕСЬ, ЧТО У НИХ ЕСТЬ ЕДА И ВОДА. ПОДХОД К СЕРО-БЕЛОМУ ПИТБУЛЮ В № 7 ТРЕБУЕТ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ОСТОРОЖНОСТИ. Пожалуйста, ничего не крадите, это правительственный офис — и прикрепил её к внешней двери с помощью скотча. Он пару минут гладил за ушами офисного пса.

— Посмотри на себя, — приговаривал он. — Просто посмотри на себя.

Когда он вернулся к своему пикапу и направился обратно к блокпосту, банковские часы показывали 1:11. В четыре тридцать он начал подготовку к нападению. Рассвет наступал через два часа.

За спортивной площадкой, у дальней стороны тюремного забора, двое мужчин с банданами над ртом с помощью огнетушителей пытались сбить пламя с горящих шин. Спрей огнетушителя светился фосфоресцентным светом в приборе ночного видения, а силуэты мужчин были желтыми. Билли Веттермор не узнал того, кто побольше, но того, кто поменьше, он узнал очень даже хорошо.

— Вот то говно в соломенной шляпе — это чиновник Миллер. Берт Миллер — сказал Билли Уилли Берку. Тут была личная ироничная история. Во время учебы в Дулингской старшей школе, Билли Веттермор, входящий в Национальное Общество Почета,[365] проходил стажировку в канцелярии данного чиновника. Там он был вынужден молча мириться с часто выражаемыми вслух мыслями Берта Миллера о гомосексуализме.

— Это мутация, — пояснил чиновник Миллер, и он мечтает это остановить. — Если бы мы могли стереть всех геев в одно мгновение, Билли, возможно, мы могли бы удержать данную мутацию от распространения, но, как бы нам не хотелось в этом признаваться, они же тоже люди, не так ли?

Многое произошло за прошедшее плюс-минус десятилетие. Билли был упрямым деревенским пареньком, и когда бросил колледж, то вернулся в свой родной город Аппалачи, невзирая на политику. Здесь его предпочтение мужчинам, казалось, было у всех на устах. Шло второе десятилетие двадцать первого века, и хотя такое к нему отношение очень раздражало Билли, он этого не показывал, потому что подобным поведением он дал бы людям то, чего они не заслуживали.

Между тем, мысль о том, чтобы положить пулю в грязь прямо перед Бертом Миллером и заставить его наложить большое старое фанатичное дерьмо в штаны была чрезвычайно заманчивой.

— Я собираюсь выстрелить перед ним, отогнать его из наших шин, Уилли.

— Нет. — Это исходило не от Уилли Берка, а из-за его спины.

Норкросс материализовался из приоткрытой двери в задней части тюрьмы. В темноте его лица почти не было видно, только блеск на ободках его очков.

— Нет? — Сказал Билли.

— Нет. — Клинт потирал большим пальцем левой руки по ладони правой. — Выстрели ему в ногу. Свали его с ног.

— Серьезно? — Билли, бывало, стрелял по игрушкам, но по людям — никогда.

Уилли Берк издал через нос своего рода гудящий звук.

— Пуля в ногу может убить человека, Док.

Клинт кивнул головой, чтобы показать, что он понял.

— Мы должны охранять это место. Сделай это, Билли. Выстрели ему в ногу. Это будет меньшее из зол, и покажет им, что мы здесь не в игрушки играем.

— Хорошо, — сказал Билли. Он посмотрел в прицел. Чиновник Миллер, большой, как щит, за двумя рядами защитной сетки, стал обмахиваться своей соломенной шляпой, огнетушитель он поставил рядом на траву. Перекресток прицела застыл на левом колене Миллера. Билли был рад, что его целью был такой мудак, но, как бы там ни было, ему не хотелось этого делать.

Но все равно он нажал на курок.

Правила Эви были таковыми:

1) Не высовываться и не убивать до рассвета!

2) Разрезать коконы, в которые были обернуты Кейли и Мора!

3) Наслаждаться жизнью!

— Да, не вопрос, — сказала Энджела. — Но ты уверена, что Мора или Кей не убьют меня, пока я буду наслаждаться жизнью?

— Вполне, — сказала Эви.

— Хорошо, — сказала Энджела.

— Открыть ее камеру, — сказала Эви, и стая крыс появилась из отверстия в душевой кабине. Первая остановилась у основания двери камеры Энджелы. Вторая поднялась на первую, третья на вторую. Из серых крысиных тел, забравшихся на серые крысиные тела, образовалась пирамида, похожая на отвратительные шарики мороженого. Эви ахнула, когда почувствовала, что крысы, составляющие низ пирамиды, задыхаются.

— О, Мать, — сказала она. — Мне очень жаль.

— Посмотрите на этот замечательный дерьмо-цирк. — Энджела была восхищена. — Ты знаешь, что можешь зарабатывать на этом, сестра?

Верхняя крыса была самой маленькой, еще крысеныш. Она протиснулась в замочную скважину, и Эви, контролируя её крошечные лапы, вкладывая в них силу, которой ни одна из крыс ранее не обладала, отодвинула запорный механизм. Дверь камеры открылась.

Энджела взяла пару полотенец из душа, скатала их, положила на нару, и накинула на них одеяло. Она закрыла за собой дверь камеры. Если бы кто-нибудь заглянул внутрь, то он увидел бы, что она окончательно проиграла битву и уснула.

Она открыла дверь в коридор и направилась в Крыло С, где сейчас находилась большая часть спящих в коконах.

— Пока, Энджела, — произнесла Эви.

— Да, — сказала Энджела. — Увидимся. — Она стояла в замешательстве, положив руку на дверь. — Слышишь крики где-то далеко?

Эви слышала. Это, она знала, чиновник Берт Миллер, выл от пулевого ранения в ногу. Его вой пронесся внутри тюрьмы по вентиляционным каналам. Энджеле не нужно беспокоиться об этом.

— Не беспокойся, — сказала Эви. — Это просто какой-то мужик воет.

— А-а, — сказала Энджела и ушла.

Жанетт сидела у стены напротив камер во время разговора Энджелы и Эви, слушая и наблюдая. Теперь она повернулась к Дэмиану, умершему много лет назад и похороненному за сто миль отсюда, но все же сидящему рядом с ней. В бедре у него торчала отвертка, и на полу под ним растекалась кровавая лужа, хотя кровь не приставала к Жанетт, даже одежду не мочила. Что было странно, потому что она сидела в самой луже.

— Ты это видел? — Спросила она.

— Тех крыс?

— Да, — сказал Дэмиан. Тон его голоса был высоким и скрипучим, словно он подражал ее голосу. — Я вижу этих крысищ, Дженни-детка.

Тьфу, — подумала Жанетт. Он был норм, когда впервые появился в ее жизни, но теперь он раздражал.

— Крысы так же жуют и мой труп, потому что ты меня убила, Дженни-детка.

— Извини. — Она коснулась своего лица. Казалось, что она плачет, но лицо было сухим. Жанетт впилась ногтями в лоб, пытаясь причинить себе боль. Ей не нравилось быть сумасшедшей.

— Давай-ка. Зацени. — Дэмиан приблизил к ней свое лицо. — Они изжевали меня прямо до мозга. — Его глаза были черными пустотами; крысы выгрызли глазные яблоки. Жанетт не хотела смотреть, хотела закрыть глаза, но если она это сделает, то сон её накроет.

— Какая мать позволит отцу своего сына дойти до такого? Убивает его и позволяет крысам жевать его, как будто он какая-то конфетка?