С той степенью усталости, которую она испытывала, она все еще чувствовала легкость в ногах, и налегке прокралась из комнаты, не нарушая его хрупкий сон. В гараже она взяла охотничье ружье и зарядила его. Она закрыла дверь, завела квадроцикл и выехала.

Ее план был прост: проехаться через лес к горному хребту, нависающему над дорогой, вдохнуть свежий воздух, в последний раз восхититься видами, написать записку мужу, и сунуть ствол под подбородок. Спокойной ночи. По крайней мере, нет нужды беспокоиться о детях.

Она продвигалась медленно, потому что боялась, уставшая до той степени, в какой она была, аварии. Тяжелые шины квадроцикла передавали тряску от каждого корня и камня в ее мощные руки и глубже, в ее кости. Ван не возражала. Моросящий дождь тоже был кстати. Несмотря на изнеможение — мысли в её голове еле шевелились — она была рада любому физическому ощущению. Было бы лучше умереть, не осознавая, что умираешь, как Ри? Ван раз за разом задавала себе этот вопрос, но ее воспаленный мозг был не в состоянии обработать происходящее таким образом, чтобы дать удовлетворительный ответ. Любой ответ растворялся прежде, чем мог сформироваться. Почему ей так плохо из-за того, что она застрелила заключенную, которая убила бы другую заключенную, если бы она её не застрелила? Почему ей так плохо из-за того, что она просто сделала свою работу? Ответы на эти вопросы тоже не приходили, даже близко.

Ван приехала на вершину горного хребта. Она остановила квадроцикл и выключила двигатель. Далеко, в направлении тюрьмы, в свете умирающего дня, парила черная дымка — остаточный продукт от сошедшего на нет лесного пожара. Прямо под ней, местность опускалась под небольшим уклоном. У подножия уклона тек мутный ручей, разжиревший от дождя. В нескольких сотнях футов над ручьем возвышался охотничий домик с покрытой мхом крышей. Барашки дыма поднимались из трубы дымохода.

Она погладила карманы и поняла, что напрочь забыла и бумагу и чем писать. Ван захотелось рассмеяться — действительно ли самоубийство было таким уж легким делом? — но вздох было лучшее, на что она сподобилась.

От этого все равно не было бы никакого толка, ее доводы сложно будет понять. Если ее обнаружат, то и так все будет ясно. А если нет, то и плевать. Ван сняла винтовку со спины.

Дверь хижины открылась в то самое время, когда она приставила ствол под подбородок.

— Лучше бы у него все еще была эта гребаная шайтан-труба, — сказал какой-то мужик, его голос был четким и ясным, — иначе он пожалеет, что собаколов с ним не покончил. Да, и захвати с собой рацию. Я хочу идти в ногу с тем, что делают копы.

Ван опустила винтовку и смотрела, как двое мужчин залезают в блестящий пикап Сильверадо и уезжают. Она была уверена, что знает их, но, глядеть на них — парочку взмыленных лесных крыс — это совсем не то, что присутствовать на церемонии награждения в какой-нибудь торговой палате. Их имена незамедлительно пришли бы к ней в голову, если бы она не была так долго лишена сна. Ее разум был заилен. Она все еще чувствовала, как подпрыгивает квадроцикл, хотя тот больше не двигался. Призрачная световая точка заставила сузиться её зрачки.

Когда грузовика не стало вино, она решила зайти в хижину. Там, внутри, наверняка можно было найти что-то, чем можно написать записку, да и обратную часть листов перекидного календаря можно было использовать в качестве бумаги, если только эти листы там еще оставались.

— И мне нужно что-то, чтобы прикрепить записку к моей рубашке, — сказала она.

Ее голос звучал, словно в тумане и был похож на иностранный язык. Голос какого-то чужака. И рядом с ней кто-то стоял. Только когда она повернула голову, этого кого-то не стало. Это происходило все чаще и чаще: кто-то посторонний скрывался позади неё, в самом дальнем углу зрения. Галлюцинации. Как долго вы могли продержаться без сна, прежде чем все рациональные мысли уйдут, и вы полностью потеряете рассудок?

Ван сняла свой квадроцикл с тормозов и толкала его по хребту, пока земля не пошла под горку, и она смогла запрыгнуть на него и проехаться вдоль проселочной дорожки, которая вела к домику.

В хижине пахло бобами, пивом, жареной олениной, и человеческим пердежом. Тарелки захламляли стол, раковина была заполнена с горкой, а на дровяной печи громоздились перепачканные соусом кастрюли. На каминной полке стояла фотография, на которой был изображен свирепо ухмыляющийся человек, с киркой на плече, в видавшей виды федоре,[349] натянутой на голову так низко, что её края наседали на верхушки ушей. Взглянув на черно-белое фото, Ванесса поняла, кого именно она видит, потому что ее отец как-то указал ей на мужчину, который был изображен на снимке, ей тогда было не больше двенадцати лет. Тот шел в Скрипучее колесо.

— Это Большой Лоуэлл Гринер, — сказал отец — и я хочу, чтобы ты никогда не приближалась к нему близко, дорогая. Если он когда-нибудь поздоровается с тобой, то поздоровайся в ответ, и беги от него со всех ног.

Так вот кто были эти двое: никчемные мальчики Большого Лоуэлла. Мэйнард и Маленький Лоу Гринер, свободные, как ветер и за рулем нового пикапа, в то время, когда должны были быть в наручниках в Кофлине, в ожидании суда, среди прочего, и за убийство, по которому Китти Макдевид проходила свидетелем, и согласилась дать показания.

На сосновой, обшитой панелями, стене короткого коридора, который, вероятно, вел в спальную комнату охотничьего домика, Ван увидела потрепанную тетрадь, висящую на обрывке нити. Листок из неё просто прекрасно подойдет для предсмертной записки, но она вдруг решила, что хочет пожить, по крайней мере, еще немного.

Она вышла из домика, обрадовавшись, что сбежала от вони, и погнала свой квадроцикл так быстро, насколько позволяло её состояние. Через милю или около того, проселочная дорога влилась в одну из многочисленных грунтовых дорог округа Дулинг. Столб пыли висел слева — не высокий, из-за мороза, но достаточный для того, чтобы безошибочно указать ей, куда направились беглецы. К тому времени, когда она добралась до Шоссе № 17, у них была хорошая фора, но местность здесь шла под горку и была открытой, и она без труда разглядела пикап. Расстояние между ними сокращалось, они явно направлялись в город.

Ван шлепнула себя по щеке и последовала за ними. Сейчас она была промокшей до костей, но холод помогал ей немного проснуться. Если бы ей предъявили обвинение в убийстве, она была бы уже на полпути в Джорджию. Но только не эти двое, они направлялись в город, без сомнения, чтобы сделать какую-то пакость, им свойственную. Она очень хотела знать, что они задумали и, по возможности, их остановить.

Искупление за то, что она сделала с Ри, больше не стояло на повестке дня.

Фриц Машаум не хотел расставаться со своей базукой, особенно бесплатно. Но когда Мэй крепко схватил его за плечи и Лоу закрутил правую руку чуть ли не до лопаток он, все же, передумал и поднял трапецеидальный люк в полу своего ветхого домика, открывая сокровища, за которыми пришли братья Гринеры.

Маленький Лоу ожидал, что она будет зеленой, как в фильмах о Второй мировой войне, но базука Фрица была окрашена в пыльный черный цвет, с длинным серийным номером поверх краски и некоторыми из тех забавных русских букв ниже номера.[350] Прицельная планка и раструб были покрыты ржавчиной. Рядом лежал подсумок с десятком гранат, на которых было написано еще больше слов на русском. Еще там были восемь или десять винтовок и двадцать пистолетов, большинство полуавтоматических. Братья засунули по парочке за пояса. Ничего, кроме пистолетов за поясами, не могло дать тебе ощущение того, что у тебя есть право прохода на любую территорию.

— Что это? — Спросил Мэй, указывая на блестящий черный пластиковый квадрат над ударно-спусковым механизмом базуки.