— Молли, — сказала Лила, затаскивая заключенную в кокон женщину на диван. — Ее звали Молли. — Она остановилась. — Это Молли.

Лила положила подушку под голову миссис Рэнсом и покинула ее. Заперев входную дверь старушки, она пошла к своей полицейской машине, запустила двигатель и протянулась к ручке переключения передач, затем опустила руку. Внезапно департамент шерифа показался бессмысленным пунктом назначения. Кроме того, как ей казалось, до него не менее пятидесяти миль. Она, вероятно, сможет туда попасть, не врезавшись в дерево (как какая-то не полностью проснувшаяся с утра женщина во время пробежки), но есть ли смысл?

— Если не в офис, то куда? — Спросила она у машины. — Куда?

Она достала футляр для контактных линз из своего кармана. Там была еще одна доза «пробуждающего», в другом контейнере, с буквой L на крышке, но вопрос повторился: есть ли смысл бороться? В конце концов, сон обязательно настигнет ее. Это было неизбежно, так зачем откладывать? По словам Шекспира: тот сон, который тихо сматывает нити с клубка забот.[234] И, по крайней мере, она и Клинт разобрались в ситуации до того легендарного закрытия, о котором он всегда говорил.

— Я была дурой, — призналась она интерьеру полицейской машины. — Но Ваша честь, я ссылаюсь на недостаток сна.

Если это так, то почему она не поговорила с ним раньше? Со всем случившимся это представлялось невероятно мелким. Ей стало стыдно.

— Хорошо, — сказала она, — я сошлюсь на страх, Ваша честь.

Но теперь ей не было страшно. Она была слишком измотана, чтобы бояться. Она была слишком измотана, для любых чувств. Лила вытащила микрофон из держателя. Сделать это было тяжелее, чем нести миссис Рэнсом — разве не странно?

— Первый — Базе. Ты все еще там, Линни?

— Все еще здесь, босс. — Линни, вероятно, снова была под порошкообразными вкусняшками; она звучала как бодрая белка, сидящая на куче свежих желудей. Вдобавок, у неё были полноценные восемь часов отдыха за ночь до этого, в то время как Лила совершала вылазку в Кофлин, округ Макдауэлл, после которой бесцельного ездила по трассе до рассвета, гоняя в голове плохие мысли о муже, который, в конце концов, оказался ей верным. Да, но многие ли из них были верными — не знаю, причина это или просто оправдание? Да и было ли это правдой? Не могли бы вы найти статистику по верности в Интернете? Была бы она достоверной?

Шеннон Паркс попросила Клинта переспать с ней, а он сказал нет. Вот так он сохранил ей верность.

Но… именно таким он и должен был быть, не так ли? Получали ли вы медали за выполнение обещаний и выполнение своих обязанностей?

— Босс? Слышите меня?

— Меня не будет некоторое время, Линни. Мне нужно кое-что сделать.

— Вас поняла. Что случилось?

На этот вопрос Лила решила не отвечать.

— Клинт должен вернуться в тюрьму после того как немного отдохнет. Позвони ему около восьми, ладно? Убедись, что он проснулся и попроси его по дороге проверить миссис Рэнсом. Он должен о ней заботиться. Он поймет, что это значит.

— О'кей. Будить — это не моя специальность, но я не против развеяться. Лила, ты все…

— Первый отбой.

Лила отключила микрофон. На востоке, линия горизонта окрасилась слабым утренним светом. Еще один день — пятница — начался. Он намечался дождливым, с прояснениями, как будто специально созданный для сладкого послеобеденного сна. На сиденье рядом с ней валялись инструменты её работы: камера и планшет, радар-пушка Симмонса,[235] стопка линованной бумаги и ее блокнот. Она взяла последний, оторвала верхнюю страничку и перевернула её на чистую сторону. В верхней части она большими буквами напечатала имя мужа, а затем: Положите меня и Платину и миссис Рэнсом и Долли в одном из пустых домов. Постарайтесь обеспечить безопасность. Возможно, ничего и не произойдет, но, возможно и случится. Она остановилась, задумавшись (думать было трудно), потом добавила: Люблю вас обоих. Она добавила сердечко — банально, ну и что? — и подписалась. Она взяла скрепку из маленького пластикового кедди[236] в бардачке и прикрепила записку к нагрудному карману. Точно так же, как ее мать каждый понедельник прикрепляла молочные деньги, запечатанные в маленьком конверте, к её рубашке, когда она была маленькой девочкой, Лила не могла этого помнить, но мать ей рассказывала.

Покончив с этой работой, она откинулась назад и закрыла глаза. Сон набросился на нее, как черная машина с выключенными фарами, и о, какое же это облегчение. Благословенное облегчение.

Первые тонкие волокна выползали из лица Лилы и ласкали ее кожу.

Трухлявые старые доски на крыльце прогибаются и скрипят под ботинками Лилы. Мощный весенний ветерок колыхает поле кислицы,[238] похожая раньше росла и на ее собственном дворе. Шум, производимый травой прекрасен. Сказочная зеленая кислица вызывает доверие. Она оглядывается в направлении, откуда пришла и видит деревья, которые пробились сквозь разбитый тротуар Тремейн-стрит. Они раскачиваются на ветру, словно стрелки часов, застрявшие между двенадцатью и часом. Голубое небо покрывает мир. На подъездной дорожке миссис Рэнсом стоит ее полицейская машина, левая дверь приоткрыта, видна ржавчина. Все четыре шины спущены.

Как она сюда попала?

Не обращай внимания, говорит она сама себе. Это сон. Остановись на этом.

Она идет в собственный дом и останавливается, чтобы рассмотреть останки редко-используемой столовой: окна выбиты, потрёпанные шторы завиваются и выпрямляются как волосы от любого дуновения ветерка, меняющиеся, раз за разом, времена года забросали листьями покрытый плесенью стол почти до самого верха. Запах гнили повсюду. Когда она идет по коридору, ей кажется, что это какой-то сон о путешествии во времени.

Куски потолка гостиной упали, завалив ковер с лунными камнями. Телевизор с плоским экраном был все еще прикручен к стене, но экран как-то испортился, деформировался и вздулся, как будто бы от пожара.

Грязь и пыль обесцветили раздвижные стеклянные двери до непрозрачности. Лила тянет правую, и она открывается, простонав по своей разлагающейся резиновой дорожке.

— Джаред? — Спрашивает она. — Клинт?

Они были здесь прошлой ночью, сидели за столом, который сейчас лежит на боку. Желтые сорняки возвышаются по краям столешницы и прорастают между досками. Их барбекю, центр многих летних пикников, был раздавлен.

В бассейне, где вода в результате длительного отсутствия электроэнергии приобрела морской соленый цвет, как это бывает в аквариумах, рысь останавливает свое продвижение, стоя по грудь в воде. В её зубах зажата птица. Глаза рыси сверкающие, зубы большие, а мех — в водных бисеринках. Белое перышко приклеилось к её широкому, плоскому носу.

Лила скребет ногтями по щеке, чувствует боль и решает (неохотно), что это может быть и не сон, в конце концов. Если не сон, то, как долго она спала?

Хорошо это. Или плохо.

Животное мигает своими сияющими глазами и начинает идти прямо на неё.

Где я? — Мелькает мысль, потом следующая, я же дома, а потом возвращается первая: Где я?

В пятницу после обеда, во второй день этого бедствия (в Дулинге, по крайней мере, в некоторых частях мира, это был уже третий день Авроры), Терри Кумбс проснулся от аромата бекона и кофе. Первая связная мысль Терри заключалась в следующем: осталась ли какая-нибудь жидкость в Скрипучем колесе, или я выпил все это место, вплоть до жидкости для мытья посуды? Его вторая мысль была более простой: добраться до туалета. Он сделал именно это, прилетев вовремя, чтобы вырвать прямо в унитаз. В течение нескольких минут он оставался там, качаясь словно маятник, что заставляло комнату качаться туда и обратно без остановки. Когда закончил, он заставил себя вернуться, нашел какой-то Байер[239] и проглотил три таблетки, запив водой из крана. Вернувшись в спальню, он посмотрел на пространство с левой стороны кровати, где как он вспомнил, лежала Рита, с коконом вокруг головы, белый материал в ее рту всасывался внутрь и вылетал наружу с каждым вздохом.