Дон нажал кнопку микрофона.

— Заключенная. Ты смотришь прямо в камеру. Это невежливо. У тебя на лице грубый взгляд. Какие-то проблемы?

Мисс 10-я камера покачала головой.

— Простите, офицер Петерс. Я сожалею о моем взгляде. Нет никаких проблем.

— Твои извинения приняты, — сказал Дон. — Но не делай этого снова. А потом: — Откуда ты знаешь, что это я?

Но Эви не ответила на вопрос.

— Я думаю, начальник тюрьмы хочет тебя видеть, — сказала она, и сразу же зазвонил интерком. Его вызывали в административное крыло.

Бланш Макинтайр впустила Дона в кабинет начальника и сказала, что Коутс придет через пять минут. Это было то, чего Бланш не должна была делать, и не сделала бы, если бы она не отвлекалась на странные события, которые происходили как в тюрьме, так и в целом мире.

Руки немного тряслись, когда он наливал себе кофе из кофейника, стоящего в углу кабинета, прямо под тупым гребаным плакатом с котенком: ДЕРЖИСЬ. Как только он налил кофе, то плюнул в черную жидкость, которая осталась в кофейнике. Коутс, порочная старая сука, целый день курила и пила кофе. Он надеялся, что в его слюне масса вирусов, и они передадутся от него к ней. Христос всемогущий, почему она не могла умереть от рака легких и оставить его в покое?

Время на размышление, помноженное на неутешительные предсказания причудливой женщины из камеры № 10, не оставило Дону сомнений, что Сорли или Демпстер на него настучали. Это было плохо. Он не должен был делать того, что он сделал. Они ждали, чтобы он оступился, и он пошел прямо от Коутс в это утро и сделал именно то, что они хотят.

Ни один разумный человек, конечно же, не мог его в этом обвинить. Когда вы считали, какое давление на него оказывала Коутс, и то количество нытья преступников, с которыми он каждый день сталкивался и которых должен был нянчить, становилось удивительно, что он никого не убил, только из-за хандры.

Разве было так уж неправильно время от времени распускать руки? Ради Христа, все так делают, если бы ты не похлопал официантку по заднице, она бы разочаровалась. Если бы ты не присвистнул женщине на улице, она бы разочаровалась — для чего же тогда она так нарядилась. Они так наряжаются, чтобы быть раздетыми, и это факт. Когда все перевернулось? В эти компьютерные времена ты даже не мог нормально похвалить женщину. И если не шлепок по заднице или пожимание сиськи, то как выразить свой комплимент? Ты должен был быть глупым, чтобы этого не понимать. Если Дон не жал женский зад, то он этого не делал только потому, что это был уродливый зад. Если это был качественный зад, пройти мимо он не мог. Это было заигрывание, только и всего.

Ну, разве часто он позволял себе пойти немного дальше? О'кей. Время от времени позволял. Тут Дон признавал свою вину. Тюрьма была жестокой по отношению к женщине со здоровыми сексуальными потребностями. Непроходимые джунгли и никаких егерей. Столкновения были неизбежны. Потребности никуда не денешь. Например, эта девушка, Сорли. Может быть, с ее стороны и не было никаких явных проявлений чувств, но где-то, на уровне подсознания, она его хотела. Она посылала множество сигналов: качала бедрами в его направлении по дороге в столовую; кончик языка облизывал ее губы, когда она точила ножки стула; короткий грязный взгляд через плечо типа давай, сделаем это.

Конечно же, вина лежала и на Доне, который не должен был поддаваться подобным приглашениям, сделанным преступниками и дегенератами, пользующимися любой возможностью, чтобы вас подставить и доставить вам неприятности. Но он был мужчиной, и вы не могли винить его за то, что он поддался естественным мужским позывам. Но такая старая кляча, как Коутс этого никогда не поймет.

Не будет никакого уголовного преследования, в этом он был уверен — слово шлюхи, или даже двух шлюх-наркоманок, никогда не будут значить больше, чем его в любом суде — но его работа определенно в опасности. Начальник тюрьмы обещала принять меры после очередной жалобы.

Дон вышагивал по кабинету. Он задавался вопросом, из-за чего против него ведется вся эта кампания, может ли Коутс проявлять к нему ревнивую любовь. Он видел фильм с Майком Дугласом и Гленн Клоуз.[154] Он его напугал. Отвергнутая женщина идет на все, чтобы тебя трахнуть, и это факт.

Его мысли ненадолго переключились на его мать, её признания в том, как она просила бывшую жену Дона, Глорию, не жениться на нем, потому что «Донни, я знаю, что ты делаешь с девочками». Этим она нанесла ему глубокую рану, потому что Дон Петерс любил свою мать, когда был маленьким мальчиком, любил ее прохладную руку на своем лихорадочном лбу, и всегда помнил, как она говорила, что он был ее лучиком света, ее единственным лучиком света. Как могла ваша собственная мать повернуть против вас? Что это говорит о ней? Это говорит об общем отсутствии мозгов у самок.

(Ему пришло в голову, что надо позвонить и поинтересоваться самочувствием своей матери, но потом он подумал, забей. Она уже большая девочка.)

Нынешняя ситуация воняла женским заговором: соблазном и провокацией. То, что сумасшедшая из камеры № 10 знала, что начальник тюрьмы его вызовет, в значительной степени решило дело. Он не сказал бы, что все они заодно, нет, он не зашел бы так далеко (это было бы безумием), но он и не сказал бы, что это не так.

Он сел на край стола начальника тюрьмы и случайно уронил её кожаную сумочку на пол.

Дон нагнулся, чтобы поднять сумочку. Это выглядело как то, что вы могли бы использовать, чтобы положить зубную щетку во время путешествий, но это была хорошая кожа. Он открыл сумочку. Внутри находился флакончик темно-красного лака для ногтей (для отвлечения от констатации факта, что Коутс была отвратительной ведьмой), щипчики, ножницы для ногтей, маленькая расческа, несколько запечатанных пачек Прилосека,[155] и… рецептурный препарат.

Дон прочитал на этикетке: Дженис Коутс, Ксанакс,[156] 10 мг.

— Жанетт! Ты веришь в это?

Это была Энджела Фицрой, и вопрос заставил Жанетт сжаться изнутри. Верю во что? Что Петерс зажал ее в углу у автомата с Колой и заставил дрочить ему? Ее головная боль больше не была просто головной болью; это была серия взрывов, бах-бах-бах.

Но нет, не об этом говорила Энджела. Не может быть. Ри никому не рассказывала, Жанетт попыталась успокоиться, мысли кричали в ее черепе, но были едва различимыми из-за взрывов, производимых ее мигренью. Потом она догадалась — надеялась — о чем говорил Энджела.

— Ты имеешь в виду — спящих?

Энджела стояла в дверном проеме камеры. Жанетт лежала на наре. Ри куда-то ушла. Этаж Крыла В был открыт в конце дня, все с Хорошими рапортами могли свободно передвигаться.

— Да, конечно, это именно то, что я имею в виду. — Энджела плавно проскользнула в камеру, подтянув одиноко стоящий стул. — Ты не должна спать. Никто из нас не должен. Для меня это не будет слишком большой проблемой, потому что я и так много не сплю. Никогда не спала, даже в детстве. Спящий похож на мертвого.

Новости об Авроре поразили Жанетт своей нелепостью. Женщины во сне превращаются в кокон? Мигрень как-то разрушила ее разум? Она хотела принять душ, но не хотела разговаривать с охранниками. В любом случае, ее бы не пустили. В тюрьме были свои правила. Охранники — простите, офицеры — воплощали их в жизнь. Вы должны были делать то, что они говорили или бинго — Плохой рапорт.

— У меня голова болит, Энджела. У меня мигрень. Я не могу нормально думать.

Энджела вдыхала, глубоко и громко, через длинный костлявый нос.

— Послушай, сест…

— Я тебе не сестра, Энджела. — Жанетт была слишком больна, чтобы беспокоиться о том, как Энджела отреагирует на упрек.