Две чёрных точки на коричневом теле мотылька, его глаза, заглянули в глаза Фрэнка, и, казалось, что через них мотылек проник в его голову. Он чувствовал, как тот летает внутри его черепа, Бог знает, как долго, касаясь его мозга, волоча свои лапки по извилинам, подобно мальчику, сидящему на скале посреди ручья и рисующему палкой на водной глади.

Фрэнк ближе прижался к своему ребенку.

— Пожалуйста, возьми меня вместо неё.

Мотылек метнулся прочь.

Клаудиа, она же Сиськи-бомба, ушла. Офицер Лэмпли предложила ей оставить Жанетт в покое. Теперь никто не мешал Жанетт разговаривать с Ри. Или тем, что от нее осталось. Она чувствовала, что должна была рассказать Ри все это, пока та была жива.

— С чего все началось — я не уверена, случилось ли это утром или днем или ранним вечером, но мы были под наркотой в течение нескольких дней. Никуда не выходили. Заказывали на дом. В какой-то момент, Дэмиан припалил меня сигаретой. Я лежу в постели, мы оба, гляжу на свою оголенную руку, и спрашиваю: «Что ты делаешь?» Боль была где-то в другой комнате ума. Я даже руку не одернула. Дэмиан говорит: «Хочу убедиться, что ты настоящая». У меня до сих пор есть шрам, размером с пенни от этого сильного ожога. «Доволен? — Спросила я. — Ты веришь, что я настоящая?» И он говорит, «Да, но я ненавижу тебя еще больше за то, что ты настоящая. Если бы ты только разрешила мне полечить колено, ничего бы этого не случилось. Ты злобная сучка. Я наконец-то тебя раскусил».

Ри сказала: Это довольно страшно.

— Да. Так и было. Потому что Дэмиан сказал все это с выражением типа — отличная новость, и он рад, что узнал её и готов со всеми поделиться. Как будто он был ведущим ночного ток-шоу на радио, заигрывающим с толпой идиотов, страдающих бессонницей. Мы в спальне, занавески опущены, и ничего не мылось уже несколько дней. Света не было, потому что мы не оплатили счет. Позже, я не знаю, сколько прошло времени, я обнаружила себя сидящей на полу в комнате Бобби. Его кровать все еще была там, но другой мебели — кресла-качалки и трюмо — её нет. Дэмиан продал их какому-то парню за небольшие деньги. Может быть из-за того, что я наконец-то сошла с ума, или это было из-за сигаретного ожога, но я почувствовала себя так грустно, и так ужасно, как будто меня заперли в каком-то чужом месте, и отсюда нет пути домой.

Ри сказала: Мне известно это чувство.

— Отвертка — теперь в кулаке была зажата отвертка. Парень, который купил кресло-качалку, наверное, использовал её, чтобы раскрутить мебель, а затем забыл забрать с собой. Это единственное объяснение. Я знаю, что это была не наша отвертка. К тому времени у нас в доме не было инструментов. Дэмиан продал их задолго до мебели. Но эта отвертка лежала на полу комнаты Бобби, и я подобрала ее. Я иду в гостиную, а Дэмиан сидит в раскладном кресле — это последний предмет мебели в доме. Он говорит «Ты здесь, чтобы закончить работу?» Хорошо, давай. Но тебе лучше поторопиться, потому что если ты не убьешь меня в ближайшие несколько секунд, я думаю, что буду душить тебя, пока твоя дурная голова не оторвется. Говорит это тем же самым голосом хозяина положения. И он держит маленькую бутылочку с двумя последними таблетками, а потом, трясет её, словно приближая кульминацию, та-дам! Потом говорит: «Вот хорошее место, много мяса», и тянет мою руку, которая держит отвертку, к верхней части своего бедра, останавливая острие у своей одетой в джинсы, ноги, и говорит: «Ну? Сейчас или никогда, Джен-детка, сейчас или никогда».

Ри сказала: Наверное, он этого хотел.

— И он это получил. Я всунула отвертку в этого ублюдка прямо до ручки. Дэмиан не кричит, он просто резко охает и произносит: «Смотри, что ты со мной сделала», его кровь растекается по креслу и полу. Но он не делает ничего, чтобы себе помочь. Он говорит: «Отлично. Смотри, как я умираю. Наслаждайся этим».

Ри сказала: И ты наслаждалась?

— Нет. Нет! Я забилась в угол комнаты и потеряла счет времени. Как долго я там просидела, не могу сказать. Полиция сказала, что двенадцать или четырнадцать часов. Я видела, как меняются тени, но я не знала, сколько прошло времени. Дэмиан сидел в кресле и говорил. И говорил. Что я должна быть счастлива. Что я задумала это все с самого начала. О, и что это я накопала эту землю в парке, чтобы он повредил колено. Какой замечательный трюк, Джен-детка. В конце концов, он перестал говорить. Но я могу видеть его — я могу видеть его очень ясно, прямо сейчас. Мне часто снились сны о том, как я говорю Дэмиану, что мне очень жаль, о том, что умоляю его простить меня. В этих снах он просто сидит в кресле, смотрит на меня и синеет. Запоздалый сон, говорит доктор Норкросс. Слишком поздно для сожалений. Очко в пользу доктора, верно, Ри? Мертвецы не принимают извинений. Такого не было в мировой истории.

Ри сказала: Ты все сделала правильно.

— Но, дорогая, Ри. Я бы все отдала, чтобы это изменить то, что случилось с тобой, потому что ты была слишком хороша, чтобы вот так закончить. Ты никого не убивала. Это должна была быть я. Не ты. Я.

На это Ри ничего не ответила.

Клинт нашел номер мобильного телефона Хикса в записной книжке, лежащей на его столе, и сделал звонок со стационарного телефона. Исполняющий обязанности начальника тюрьмы был обескураживающе спокойным. Может, он принял парочку таблеток Валиума.[215]

— Многие женщины, похоже, достигли того состояния, которое, я думаю, вы бы назвали принятием, Док.

— Принять — не значит сдаться, — сказал Клинт.

— Называйте это как хотите, но свет померк для большей части из них с тех пор как вы уехали. — Хикс сказал это с удовлетворением, видимо прикинув, что соотношение офицер-заключенный в настоящий момент снова стало приемлемым. Соотношение по-прежнему будет приемлемым, даже когда они потеряют всех женщин-офицеров.

Так люди при власти всегда думали о человеческой жизни, не правда ли? С точки зрения совокупности преимуществ, и коэффициентов приемлемости. Клинт никогда не хотел быть при власти. Попав под жернова системы усыновления, в основном, по её милости, ему приходилось выживать под жесткой рукой бесчисленных домашних тиранов; он выбрал эту работу, четко используя весь свой юношеский опыт, для того, чтобы помогать беззащитным, таким же парням и девушкам, как был он сам, как Маркус и Джейсон, и Шеннон, и как его собственная мать — бледный, волнующийся призрак из его тусклых воспоминаний.

Джаред сжал плечо отца. Он тоже слушал.

— Учтите, бумажная работа будет беспрецедентной, — продолжил Хикс. — Государство пристально следит за убийством заключенных. — Тело Ри Демпстер еще не остыло там, в подсобке, а Хикс уже думал о бумажной работе. Клинт решил, что ему нужно закончить телефонный разговор, прежде чем он использует сленг-термин, который относится к мужчинам, имевшим сексуальный контакт с женщиной, которая их родила.

Клинт сказал, что скоро придет, и это было все. Джаред предложил сделать горячие сандвичи.

— Ты, должно быть, голоден.

— Спасибо, — сказал Клинт. — Звучит неплохо.

Мясо шипело и шкварчало на сковородке, и его нос уловил этот запах. Стало так хорошо, что в его глазах появились слезы. Или, может быть, слезы уже были в его глазах.

— Мне нужно заиметь такого же. — Это было то, что Шеннон сказала ему в прошлый раз, глядя на фотографию маленького Джареда. И, видимо, так и произошло.

Шейла, Лила сказала, что ее зовут Шейла Норкросс.

Это было лестно, действительно, возможно, самое лестное, что когда-либо с ним случалось, Шеннон дала своей девочке его фамилию. Это создало проблемы, но все же. Это означало, что она любила его. Ну, он тоже любил Шеннон. В каком-то смысле. Между ними кое-что было, что другие люди никогда не смогли бы понять.

Он вспомнил тот Новый год. С этой сыростью в ее глазах, Шен спросила его, все ли в порядке. Музыка была оглушительной. Вокруг пахло пивом и сигаретным дымом. Он наклонился к её уху, чтобы убедиться, что она его слышит…