— Клинт? Ты еще здесь?

— Здесь, конечно. Просто думаю.

— Просто думаю, — повторила Лила. — О чем?

— О том, как это сделать. — Этот звонок застал Клинта врасплох. Казалось, она над ним издевается. — Теоретически это возможно, но я должен согласовать все с Дженис…

— Тогда сделай это, пожалуйста. Я могу быть у вас через двадцать минут. И если Дженис нужно убедить, убеди ее. Мне нужна помощь, Клинт.

— Успокойся, я все сделаю. Угроза членовредительства — это обоснованное беспокойство.

Жанетт закончила один ряд и работала над следующим, возвращаясь назад.

— Я просто говорю, что обычно, вы бы сначала отвезли ее в Святую Терезу, чтобы оказать ей помощь. Ты говорила, будто она довольно сильно разбила лицо.

— Ее лицо — это не моя насущная проблема. Она чуть не оторвала голову одному мужчине и пробила головой другого стенку трейлера. Ты, правда, думаешь, что мне стоит поместить ее в приемный покой с каким-нибудь двадцатипятилетним гражданским?

Он хотел спросить еще раз, все ли в порядке, но в ее нынешнем настроении она пришла бы в ярость, потому что когда вы устали и измотаны, то, что вы сделаете в этом случае — наброситесь на человека, который был в безопасности. Иногда — даже часто — Клинта возмущал тот факт, что он почти всегда был в безопасности.

— Скорее всего, нет.

Теперь он мог слышать звуки улицы. Лила покинула здание.

— Она не просто опасна, похоже, её крыша улетела, и вернуться не обещает. Как когда-то сказал Джаред: «Мое шестое чувство обострилось».

— Да, когда ему было семь.

— Я никогда не видела ее прежде в моей жизни, но я бы поклялась на куче Библий, что она меня знает. Она назвала меня по имени.

— Если ты надела рубашку, а я предполагаю, что так и есть, то там, на нагрудном кармане, есть бейджик.

— Верно, но на нем написано только Норкросс. Она же назвала меня Лилой. Мне нужно заканчивать разговор. Просто скажи мне, что, когда я приеду с ней, то дорожка будет постелена.

— Так и будет.

— Спасибо. — Он услышал, как она прочистила горло. — Спасибо, дорогой.

— Добро пожаловать, но ты должна кое-что для меня сделать. Не вези её сама. Ты устала.

— Рид Бэрроуз будут за рулем. Я поеду пассажиром.

— Хорошо. Люблю тебя.

Раздался звук открытия двери автомобиля, вероятно, полицейской машины Лилы.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она и отключилась.

Были небольшие колебания? Сейчас нет времени об этом думать, если начать на этом зацикливаться, можно навыдумывать проблем, которых, скорее всего, не было, и, слава Богу.

— Жанетт! — И когда она повернулась к нему — мне придется сократить нашу сегодняшнюю консультацию. Кое-что произошло.

Дерьмо было заклятым врагом Коутс. Не то, чтобы большинство людей дружили с ним или даже любили его, но они терпели дерьмо, приходили с ним к пониманию, и, в конце концов, съедали причитающуюся им долю. Начальник тюрьмы Дженис Табита Коутс дерьмо не жаловала. Его не было в ее распоряжениях — это было бы в любом случае контрпродуктивно. Тюрьма, конечно же, была фабрикой дерьма, называемой Дулингским Дерьмовым Производственным Объектом для женщин, и это была ее работа, чтобы держать бушующее производство дерьма под контролем. Волны дерьмо-инструкций исходили из чиновничьих кабинетов, они требовали от нее одновременно сократить расходы и улучшить услуги. Устойчивый поток дерьма тек из судов — заключенных, адвокатов и прокуроров, собачащихся над апелляциями — но Коутс всегда казалось, что они просто привлекают к себе внимание. Департамент здравоохранения очень любил заходить на осмотры дерьма. Инженеры, приходящие ремонтировать тюремную электросеть, всегда обещали, что это будет последний раз — но их обещания были дерьмом. Сети сохраняли за собой право на сбой.

И это дерьмо не останавливалось, пока Коутс была дома. Даже когда она спала, оно накапливалось, как заносы в метель, коричневые заносы, сделанные из говна. Типа того, как Китти Макдэвид сходит с ума, а оба фельдшера выбирают это же утро, чтобы уйти в отгулы. Такая же вонючая куча ждала ее в тот момент, когда она вошла в дверь.

Норкросс был хорошим психиатром, но он также производил свою долю коровьих лепешек, требуя специального лечения и диспансеризации для своих пациентов. Его хроническая неспособность признавать, что подавляющее большинство его пациентов, заключенных Дулинга, были гениями по производству дерьма — женщины, которые провели свою жизнь, лелея дерьмовые оправдания — было почти трогательным, если бы не тот факт, что именно на Коутс ложилась миссия по маханию совковой лопатой.

И, эй, на их дерьмо, у некоторых женщин действительно были реальные причины. Дженис Коутс не была глупой и не была бессердечной. Многие женщины Дулинга были, помимо всего, невезучими. Коутс это знала. Плохое детство, ужасные мужья, чрезвычайные ситуации, психические заболевания, наркотики и алкоголь. Они стали жертвами дерьма, как и его носителями. Однако это не работа начальника тюрьмы сортировать все это дерьмо. Жалость всегда ставит служебный долг под угрозу. Они находились здесь, и она должна была о них заботиться.

Что означало, что ей придется иметь дело с Доном Петерсом, который сейчас предстал перед ней, дерьмовым писателем, только что закончившим свою последнюю дерьмо-историю: честный работник, несправедливо обвиненный.

Когда он перешел к завершающим штрихам, она сказала:

— Не рассказывай мне эту вселенскую чушь, Петерс. Еще одна жалоба и ты уволен. Одна заключенная сказала, что ты хватал ее за грудь, другая сказала, что ты лапал ее за задницу, а третья, Ньюпорт, сказала, что ты предложил ей отсосать у тебя за полпачки сигарет. Профсоюзы захотят потянуть за тебя мазу, это их выбор, но я не думаю, что они на это пойдут.

Небольшой, но приземистый офицер сидел на диване, широко расставив ноги (как будто между ног находилась мусорная корзина, а в ней было нечто, на что он очень хотел взглянуть), а его руки были скрещены на груди. Он подул на челку в стиле Бастера Брауна,[76] которая нависала над его бровями.

— Я никогда ни к кому не прикасался, начальник.

— Нет ничего постыдного в отставке.

— Я не уйду в отставку, и мне не за что стыдиться!

Красные пятна появились на его обычно бледных щеках.

— Это прекрасно. Но у меня есть список вещей, которые ты сделал, за которые стыдно мне. Незамедлительно подпишу твой рапорт в верхней его части. Ты как козявка из носа, я не могу оторвать тебя от пальца.

Губы хитро изогнулись.

— Я знаю, что вы пытаетесь вывести меня из себя, начальник. Ничего не выйдет.

Он не был совсем уж глуп, есть такое. Вот почему его до сих пор никто не уволил. Петерс был достаточно умен, чтобы делать свои пакости, когда никого рядом не было.

— Думаю, что не выйдет. — Коутс, сидевшая на краю стола, потянула сумку к себе на колени. — Но нельзя винить девушку за попытку.

— Вы знаете, что они лгут. Они преступники.

— Сексуальные домогательства — это тоже преступление. Это было последнее предупреждение. — Коутс покопалась в сумочке, в поисках помады. — Кстати говоря, только полпачки? Да ладно, Дон. — Она вытянула салфетки, зажигалку, баночку с таблетками, айфон, кошелек, и наконец-то нашла то, что искала. Колпачок слетел, и стик был испачкан кусочками ворса. Дженис все равно им воспользовалась.

Петерс молчал. Она посмотрела на него. Он был уродом и насильником, и ему невероятно повезло, что какой-то офицер не выступил в качестве свидетеля его нарушений. Но она его достанет. У нее было время. Время было, собственно, еще одним тюремным словечком.

— Что? Хочешь? — Коутс протянула свой стик. — Нет? Тогда возвращайся к работе.

Дверь прогремела в раме, когда он хлопнул ей, и она услышала, как он прошаркал из приемной, как истеричный подросток. Удовлетворенная тем, что дисциплинарный втык прошел так, как она и ожидала, Коутс вернулась к проблеме с ее помадой, и начала рыться в сумочке в поисках колпачка.