Джаред резко наклонился, готовясь преодолеть расстояние, отделяющее его от дороги, почувствовав всплеск былой эйфории, набрал воздух в легкие и толкнулся вперед, с трудом сдержав крик от боли в его изувеченном колене.

Рука на плече выбила его из равновесия уже на самом краю дороги. Он схватился за березу, чтобы не упасть.

— Отдай мне телефон, Норкросс. — Лицо Кента сияло ярко-красным, поляна акне на лбу — фиолетовым. Его глаза были мокрыми. — Мы пошутили, только и всего.

— Нет, — сказал Джаред. Он даже не мог вспомнить, как подобрал телефон, но он был в его руке. Его колено казалось огромным.

— Да, — сказал Кент. — Отдай.

Остальные двое тоже выбрались из оврага и бежали к ним, всего в нескольких футах.

— Ты собирался нассать старухе в ухо! — Воскликнул Джаред.

— Не я! — В глазах Кента внезапно возникли слезы. — Я не смог бы в любом случае! У меня застенчивый мочевой пузырь!

Но ты и не думал их останавливать, хотел сказать Джаред, но вместо этого почувствовал, как его рука сжимается и кулак выстреливает, чтобы соединиться с подбородком Кента. Удар вышел неплохим, послышалось клацанье зубов, ударившихся друг об друга.

Когда Кент упал в сорняки, Джаред засунул телефон в карман и снова побежал. Три агонизирующих прыжка и он уже был на желтой осевой линии, махая малолитражке, которая быстро ехала с Вирджиния-плейс. Он не видел, что водитель повернулся назад — и Джаред, конечно же, не мог видеть, что происходит на заднем сидении, где мычащая старуха с обрезанными волокнами, свисающими с её лица, несколько раз долбанула ножом для колки льда, которым и были срезаны эти волокна, в грудь и в горло своего мужа — но он не мог не заметить странные движения малолитражки, как она дергается вправо-влево-вправо-влево, почти выехав с трассы.

Джаред попытался увернуться, желая отстраниться и вспоминая технику уклонения, но малолитражка все же ударила его и отправила в полет.

— Эй! Убери руки от Будки! — Ри привлекала внимание офицера Лэмпли стуком в стекло, что было откровенным табу. — Чего ты хочешь, Ри?

— Начальника тюрьмы, офицер, — сказала Ри, громко и обстоятельно произнося слова, которые Ванесса Лэмпли и так хорошо слышала через вентиляционные отверстия, расположенные под панелями из пуленепробиваемого стекла. — Мне нужно рассказать начальнику кое о чем неправильном. Ей и никому больше. Простите, офицер. Это единственный вариант. Так все и должно быть.

Ван Лэмпли упорно трудилась над тем, чтобы культивировать свою репутацию решительного, но честного офицера. В течение семнадцати лет она патрулировала посты Дулингского исправительного учреждения; однажды ее ударили ножом, ударили несколько раз, еще несколько раз пинали, один раз пытались задушить, бросались в нее жидким дерьмом, и неоднократно предлагали пойти и трахнуть себя любым возможным способом и различными предметами, многие из которых нереально велики и опасны. Опиралась ли Ван на эти воспоминания во время ее соревнований по армрестлингу? Да, было такое, хотя и редко, обычно только во время значительных поединков лиги. (Ванесса Лэмпли выступала в Лиге Слэммеров долины Огайо, женском дивизионе) Память о времени, когда невменяемая наркоманка кинула кусок кирпича со второго уровня Крыла В на череп Ванессы (результатом чего стал ушиб и сотрясение головного мозга), по сути, помогла ей подняться «на вершину» ее побед в чемпионате. Гнев был отличным топливом, если вы применяли его правильно.

Несмотря на эти достойные сожаления переживания, она всегда осознавала огромную ответственность, связанную с её авторитетом. Она понимала, что никто не хочет сидеть в тюрьме. Некоторые люди, однако, должны были в ней находиться. Это было неприятно, как для них, так и для нее. Если бы уважительные отношения не поддерживались, то это было бы еще более неприятным — и для них, и для нее.

И хотя Ри была нормальной — бедная девушка имела большой шрам на лбу, который говорил вам, что по жизни она продвигалась совсем не просто — обращаться с необоснованной просьбой было крайне неуважительно. Начальник тюрьмы не был доступен для встреч один на один, особенно в свете происходящей чрезвычайной медицинской ситуации.

У Ван были серьезные беспокойства по поводу того, что она прочитала в интернете об Авроре во время ее последнего перерыва, и директивы сверху, что каждый должен остаться на вторую смену. Теперь Макдэвид, за которой она наблюдала по монитору, как будто бы та находилась не в камере, а в саркофаге, была помещена под карантин. Муж Ван, Томми, когда она звонила домой, настаивал, что с ним все будет в порядке, пока она будет нести службу, но она не верила в это ни на секунду. Томми, имевший инвалидность из-за проблем с суставами, не мог приготовить себе даже сэндвич с сыром; он ел бы пикули[132] из банки, пока она не вернулась бы домой. И если уж из-за кого-то Ван и могла позволить себе потерять голову, то это явно была не Ри Демпстер, и не кто-то из других заключенных.

— Нет, Ри, тебе нужно поумерить пыл. Можешь сказать или мне, или никому. Если это важно, я передам начальнику. И почему ты прикоснулась к Будке? Проклятие. Ты же знаешь, что не можешь этого делать. Я должна после этого составить на тебя Плохой рапорт.

— Офицер… — Ри, по ту сторону окна, сложила в мольбе руки. — Пожалуйста. Я не вру. Кое-что случилось, и это слишком неправильно, чтобы попустить, и вы же тоже дама, так что, пожалуйста, поймите это. — Ри подняла руки вверх. — Вы же тоже дама. Понятно?

Ван Лэмпли изучала заключенную, которая стояла на бетонном постаменте перед Будкой и умоляла её, как будто у них было что-то общее, кроме двойных X-хромосом.[133] — Ри, ты прямо сейчас нарушаешь границу. Я не шучу.

— И я не вру ради спасения! Пожалуйста, поверьте мне. Дело в Петерсе, и это серьезно. Начальник тюрьмы должна знать.

Петерс.

Ван потерла огромный правый бицепс, это было ее привычкой, когда вопрос требовал немедленного рассмотрения. На бицепсе была татуировка в виде надгробия с надписью: ВАША ГОРДОСТЬ. Под словами на камне была изображена поверженная рука. Это был символ всех соперников, которых она победила: костяшки на столе, спасибо за игру. Многие мужчины не хотели быть её соперниками. Они не хотели рисковать своей репутацией. Они находили отговорки, вывих плечевого сустава, разбитый локоть, и т. п. «Врать ради спасения» было забавное выражение, но очень меткое. Дон Петерс был типом всегда врущим-ради-спасения.

— Если бы я не сломал руку, играя в баскетбол в старшей школе, надеюсь, ты понимаешь, что я тебя быстро завалил бы, Лэмпли, — однажды объяснила ей эта маленькая жопа, когда они после смены пили пиво в Скрипучем колесе.

— Я не сомневаюсь в этом, Донни, — ответила она.

Большой секрет Ри, вероятно, был секретом полишинеля. И все же… Дон Петерс. На него было много жалоб, того типа, что, возможно, вы действительно должны быть женщиной, чтобы это понять.

Ван подняла чашку кофе, за которую она забыла. Ты была холодной. Хорошо, она предполагала, что может отвести Ри Демпстер к начальнику тюрьмы. Не потому, что Ванесса Лэмпли стала мягкой, а потому, что ей нужна была свежая чашка кофе. Ведь на данный момент ее смена продолжалась.

— Хорошо, заключенная. Но это в первый и в последний раз. Возможно, я ошибаюсь, но сделаю это. Надеюсь, ты все продумала.

— Да, офицер, я все продумала. Я думала и думала и думала.

Лэмпли вызвала по рации Тига Мерфи, чтобы тот спустился и подменил ее в Будке. Сказала, что ей нужно минут десять.

Петерс прислонился к стене рядом с камерой легкого режима, или как её называли, мягкой камерой, и крутил в руке телефон. Его рот сжался в хмуром недоумении.

— Я не хочу беспокоить тебя, Дон… — Клинт подбородком кивнул в сторону двери камеры — …но мне нужно поговорить с этой особой.