«Император Николай, — объяснял создание своего департамента его первый начальник граф Бенкендорф, — стремился к искоренению злоупотреблений, вкравшихся во многие части управления...»

Что же касается самой бюрократии, то ее расцвет в России связывают с царствованием Александра I, и прежде всего с деятельностью А.Н. Сперанского. «В кабинете Сперанского, — писали современники, — в его гостиной, в его обществе... зародилось совсем новое сословие, дотоле неизвестное, которое, беспрерывно умножаясь, можно сказать, как сектой покрывает всю Россию, — сословие бюрократов». Чиновники размножились в таком несметном количестве, что появились специальные казенные города, высший круг которых состоял исключительно из должностных лиц.

Описывая «деятельность» пензенского губернатора, Вигель вспоминал: «Новый губернатор царствовал тиранически, деспотически. Он действовал как человек, который убежден, что лихоимство есть неотъемлемое священное право всех тех, кои облачены какою-либо властию, и говорил о том непринужденно, откровенно... «Хороша здесь ярмарка, — говорил он... с досадною усмешкой, — Бердичевская в Волынской губернии дает тридцать тысяч серебром губернатору; а мне здесь купчишки поднесли три пуда сахару; вот я же их!»

И что бы там Ленин ни говорил о бюрократии, во всех его рассуждениях имелся один, но весьма существенный изъян: он совершенно не учитывал, что дело ему придется иметь не с вымышленными им героями, а с обыкновенными людьми. И все они — и пролетарии, и буржуа, и крестьяне, и эсеры, и большевики — имели свои слабости и недостатки.

Помимо всего прочего, надо было понимать, что бюрократия есть естественное состояние любой системы. И там, где одна комиссия проверяла другую, ничего иного и быть не могло. Усугубляла положение однопартийная система и полнейшее отсутствие свободной прессы.

Но, увы... Ленин не проработал ни одного дня в государственном учреждении, а потому и выступал с подобной критикой. Впрочем, прозрение придет к нему быстро, он схватится за голову, но... будет уже поздно. И все же главным итогом ленинского Завещания было окончательное признание им «коренной перемены всей точки зрения... на социализм», о которой он поведал в своей знаменитой статье «О кооперации». Теперь он видел главный поворот во внутренней политике «в перенесении центра тяжести с политической борьбы на мирную организационную «культурную работу».

Под «культурничеством» он понимал отнюдь не просвещение, как это и по сей день кажется многим, а создание потребительских кооперативов. «Нам нужно, — писал он, — сделать еще очень немного с точки зрения «цивилизованного» (прежде всего грамотного) европейца для того, чтобы заставить всех поголовно участвовать не пассивно, а активно в кооперативных операциях. Собственно говоря, нам осталось «только» одно: сделать наше население настолько «цивилизованным», чтобы оно поняло все выгоды от поголовного участия в операции и наладило это участие. «Только» это. Никакие другие премудрости нам не нужны теперь для того, чтобы перейти к социализму».

Другое дело, что в такой отсталой стране, как Россия, должна была пройти целая эпоха между пролетарской революцией и наступлением социализма. Да, власть находилась в руках большевиков, что же касается экономики, то она оставляла желать много лучшего. И чтобы сделать Россию нэповскую Россией социалистической, требовалось осуществить глубокое обновление общества и преодолеть вековую отсталость практически во всех сферах экономической и социальной жизни.

Потому и рассматривал Ленин социалистическую революцию как длительный процесс. Потому и говорил об осторожном «реформистском подходе» в этом самом строительстве. В свое время Ленин только посмеялся над Робертом Оуэном, писавшем о плавном и мирном переходе капитализма в социализм, но теперь он взглянул на великого утописта совсем другими глазами.

Власть в России была в руках рабочего класса, этой власти принадлежали все средства производства, и, по словам Ленина, «задачей осталось только кооперирование населения». «А строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, — писал он, — при классовой победе пролетариата над буржуазией — это есть строй социализма». И далеко не случайно это утверждение было свернуто в формулу: «Кооперативы плюс Советы равняются социализму».

Все это было, конечно, прекрасно, если бы не одно «но» и весьма существенное. Кооперация является добровольным объединением лиц, не связанных с государством, то есть людей совершенно от этого самого государства свободных. И рано или поздно организованное в кооперативы население стало бы представлять собой огромную независимую экономическую, а значит, и политическую силу.

Организованный в кооперативы народ означал бы демократию, которая неизбежно начала бы конкурировать с партийной диктатурой. Если же вспомнить, с какой яростью Ленин защищал намерение Троцкого превратить профсоюзы в сосредоточение экономической власти вне контроля партии, то не совсем понятно, как сам Ильич примирился бы с этой силой. Как бы повел он себя в 1927 году, когда, по сути дела, в СССР уже по-настоящему схлестнулись интересы рынка и социализма?

Этого теперь не скажет никто, но вполне возможно, что такой блестящий тактик, каким, несомненно, являлся Ленин, сумел бы найти выход из того тупика, в каком оказалась страна.

По словам Луиса Фишера, «умирающий мозг сделал Ленина новым человеком», раз и навсегда отбросившего наивные заблуждения Смольного, и он умудрился бы совместить несовместимое. То есть сделать то, чего так и не смог сделать поначалу было пошедший за ним Сталин, который очень быстро свернул на дорогу «военного коммунизма» и вместо строительства «строя цивилизованных кооператоров» пулеметами сгонял крестьян в колхозы.

Так было проще выбивать товарный хлеб и обезопасить себя от нэпа политического, который грозил потерей столь дорогой его большевистскому сердцу власти. Что и дало повод такому «другу» советской власти, как Черчилль, откровенно заметить, что России не повезло дважды: первый раз, когда Ленин пришел к власти, а во второй — когда он так рано умер.

Новые статьи Ленина восторга у его товарищей по партии не вызвали, а статью «Лучше меньше да лучше», учитывая болезненное состояние вождя, вообще не хотели печатать. Этому вопросу было посвящено специальное заседание Политбюро, созванное по требованию Троцкого после того, как Крупская попросила его оказать содействие в опубликовании статьи.

Сталин, Молотов, Куйбышев, Рыков, Калинин и Бухарин выступили против. Ну а для успокоения вождя Куйбышев предложил напечатать газету со статьей в единственном экземпляре. В конце концов, усилиями Троцкого и Каменева, которые заявили, что нельзя утаивать любую статью Ленина от партии, «Лучше меньше да лучше» была напечатана в «Правде» 4 марта 1923 года.

И все же вождя похоронили рано. К несказанному удивлению врачей, Ленин чувствовал себя лучше и все чаще стал поговаривать о своем участии в работе XII съезде партии, где собирался выступить с докладом по национальному вопросу и дать Сталину настоящий бой. Для чего и попросил Фотиеву предоставить ему все материалы по расследованию, которое вела в Закавказье комиссия Дзержинского.

Но... сделать это оказалось не так-то просто. Сталин отказался передавать вождю бумаги без специального разрешения Политбюро. Когда же оно было получено, Ленин решил создать свою собственную комиссию для тщательного расследования «грузинского дела».

Одновременно он постарался заручиться поддержкой Троцкого. И он знал, что делал. Как и сам вождь, тот видел в действиях Сталина национальную ограниченность и угрозу распространения коммунистического движения в Азии. Ну а заодно это было прекрасным поводом выступить против сталинского бюрократизма вместе «с хорошим человеком». «Дело это, — писал он Троцкому 5 марта, — сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным».