И все же в первые месяцы после Октябрьского переворота Сталин был куда больше занят выполнением особых заданий Ленина. Особенно если учесть тот факт, что 29 ноября ЦК предоставил «большой четверке» — Ленину, Сталину, Троцкому и Свердлову — право решать все срочные вопросы, правда, с небольшим дополнением. В этих решениях должны были принимать участие те члены ЦК, которые в этот момент... окажутся в Смольном. Что выглядело весьма странным. И было не так трудно подгадать для решения этих самых «экстренных» вопросов такое время, когда в Смольном были только вышеперечисленные лица.

Ну а поскольку Свердлов был постоянно занят в секретариате ЦК, то «четверка» превратилась в «большую тройку». И Сталин все чаще выступал в роли порученца Ленина. Его комната находилась недалеко от кабинета Ленина, и тот то и дело вызывал к себе «чудесного грузина».

В архиве Октябрьской революции есть интереснейший документ, который объясняет очень многое. Называется он «Инструкция караулу у кабинета Ленина». В соответствии с этой инструкцией право входить к Ленину практически в любое время дня и ночи имели только два человека: Троцкий и Сталин. Что касается первого, то с ним все было ясно. Он уже был признанным вождем революции, и его портреты красовались повсюду вместе с портретами Ленина и Зиновьева. А вот чем так прославился «прошедший мимо революции» Сталин, догадаться нетрудно...

Главным вопросом зимой и весной 1918 года стал вопрос о мире с Германией. Как и всегда, мнения разделились. Сторонник «революционной войны» Бухарин считал, что только германо-японская оккупация может «пробудить» крестьян России. И только после того, говорил он, как им в ноздри будет вставлено «железное кольцо», мы получим священную войну. Не верил в способность России самостоятельно выстоять и Троцкий, продолжавший уповать на мировую революцию и помощь европейского пролетариата.

Что же касается Сталина, то он мыслил куда более трезво. «Принимая лозунг революционной войны, — говорил он, — мы играем на руку империализму. Позицию Троцкого невозможно назвать позицией. Революционного движения на Западе нет, нет в наличии фактов революционного движения, а есть только потенция, ну, а мы не можем полагаться в своей практике на одну лишь потенцию».

Ленину было уже не до дискуссий, продолжение войны грозило большевикам катастрофой, солдаты покидали фронт и обещали повернуть оружие против обманувших их большевиков. 9 декабря 1917 года в Брест-Литовске начались переговоры российской делегации во главе с членом ЦК Адольфом Иоффе с представителями Германии.

8 января 1918 года на совещании ЦК Ленин зачитал свои «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионного мира». Как видно, Ильич и на этот раз забыл свой доклад об итогах 7-й Всероссийской конференции, в котором он заявил: «Почему мы, большевики, против сепаратного мира, т.е. против мира только России с Германией? Сепаратный мир — глупость, потому что он не разрешит коренного вопроса, вопроса о борьбе с капиталистами и помещиками».

За «Тезисы» проголосовали 15 участников совещания, 32 партийца поддержали позицию левых коммунистов во главе с Бухариным, которые выступали за отказ от всяких соглашений с Германией и ведение революционной борьбы. Еще 16 человек стояли за позицию Троцкого: объявление войны прекращенной, отказ от подписания мира и демобилизация армии.

9 января история повторилась, и большинство высказалось против подписания аннексионного мира как основного средства начавшейся, по убеждению Ленина, мировой революции. Большинство руководителей партии были за войну. Дзержинский однозначно заявлял, что подписание мира есть полная капитуляция. Зиновьев даже не сомневался в том, что мир ослабит революционное движение на Западе, а у Урицкого не поднималась рука, чтобы «подписать похабный мир».

По сути дела, Ленин остался один, и вот тогда-то он ухватился за весьма оригинальное предложение Троцкого. «Войну прекращаем, — заявил тот, — армию демобилизуем, но мира не подписываем. Если немцы не смогут двинуть против нас войска, это будет означать, что мы одержали огромную победу. Если они еще смогут ударить, мы всегда успеем капитулировать».

Что бы там ни говорили, это был компромисс, и Сталин подвел общее мнение. «Этому надо положить конец, — призвал он покончить с разногласиями. — Выход из тяжелого положения дала нам средняя точка — позиция Троцкого». Позиция Троцкого была не только «средней точкой», но и надеждой, пусть и весьма наивной, но все же надеждой на то, что европейский пролетариат опомнится и зажжет революционное пламя. Это позволило бы Ленину вести мирные переговоры уже совсем по-другому...

9 февраля Германия подписала мирный договор с Украиной и потребовала от приехавшего в Брест Троцкого принять их условия мира. И вот тогда-то Лев Давидович заявил о том, что Россия выходит из войны, но не может поставить своей подписи под условиями, «которые несут с собой гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ... Мы, — говорил он изумленным представителям Германии, — выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора!»

Сделав свое дело, Троцкий вернулся в Петроград, и уже 14 февраля ВЦИК одобрил «образ действий своих представителей в Бресте». А еще через четыре дня большевики узнали о том, что Германия продолжала себя считать в «состоянии войны с Россией». Как это ни было печально для большевиков, европейский пролетариат так и не пришел им на помощь. Возмущенный (непонятно только чем) Ленин сказал Троцкому: «Ничего не поделаешь, придется драться! Иного выхода у нас нет!» Но уже через минуту опомнился: «Нет, нам нельзя менять политику...»

Немцы быстро продвигались вглубь страны, нависла угроза над Петроградом, и Сталин потребовал от Петроградской партийной организации «организовать десятки тысяч рабочих и двинуть поголовно всю буржуазию под контролем рабочих на рытье окопов под Петербургом». Одновременно он призвал Украинскую Советскую Республику «организовать... отпор от Киева с запада, задержать банды германцев во что бы то ни стало, и отстоять Петроград и Киев».

Однако все было напрасно, немцы сметали все на своем пути и в считанные мартовские дни создали под своим протекторатом Белорусскую Народную Республику, а в конце 1918 года — Латвию и Эстонию.

И снова начались ожесточенные споры. Большинство членов ЦК требовали продолжения войны. Оно и понятно: новые условия мира были еще хуже, и теперь Россия теряла Прибалтику и часть Белоруссии, Карс, Батум, Ардаган, должна была признать независимость Украины и уплатить Германии шесть миллиардов марок контрибуции.

В конце концов, Ленин победил. Троцкий подал в отставку, вместо него народным комиссаром по иностранным делам был назначен Чичерин, а Льву Давидовичу было поручено заниматься созданием армии теперь уже в качестве наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета республики.

На подписание мира в Брест поехал Л.Б. Красин, представлявший собой одну из самых ярких фигур среди большевиков. Прекрасный инженер, четыре года работавший в Германии, он был, наверное, единственным среди ленинского окружения человеком, который разбирался в современной экономике и торговле. 3 марта советская делегация подписала договор с Четвертым союзом, 22 марта он был ратифицирован германским рейхстагом, и Первая мировая война для России закончилась...

Брестский мир и сегодня вызывает неоднозначное к себе отношение. И по сей день звучат вопросы: а что было бы, если бы... Но все это не имеет уже ровным счетом никакого значения. Брестский мир был заключен, Германия получила «свое», а Ленин удержался у власти. Что бы там ни говорили о Германии, но он-то сам оказался заложником собственного лозунга о немедленном прекращении войны. И продолжи он ее, его смели бы не немцы, а те самые миллионы одетых в солдатские шинели крестьян, которые продолжали погибать.

Сражения в партии за заключение «похабного мира» явились очередным уроком для Сталина. Он ясно видел, что Ленин готов пожертвовать всем, чтобы только остаться у власти. Для него не было секретом, что приход большевиков к власти был обусловлен отнюдь не большой любовью к ним со стороны народа. В отличие от Временного правительства Ленин правильно оценил конъюнктуру и обещал дать измученным людям то, чего они больше всего желали: мир.