— Да что он, институтка, что ли, плакать?

И тогда к Сталину обратился сам Молотов. Признав свои ошибки, он пообещал «делом заслужить» его доверие, потому что «каждый честный большевик» видел, по его мнению, в Сталине не просто личное доверие, а «доверие партии», которое, как теперь выяснялось, было для Молотова дороже жизни. И случилось невероятное. Тот самый Сталин, который всего неделю назад не мог считать Молотова своим заместителем, простил его! К великому неудовольствию Маленкова и Берии, которые полагали, что дни ненавистного им соперника сочтены. Впрочем, кто знает, может быть, они и были сочтены. И Берия, и Маленков, да и сам Молотов слишком хорошо знали Сталина, чтобы верить в сказки о его прощении. Сталин никогда и ничего никому не прощал. Он играл в прощение, а на самом деле лишь откладывал наказание. В свое время он уже «прощал» Каменева и Бухарина, ну а чем его «прощение» закончилось, известно было всем...

Вполне возможно, что, дав по Молотову предварительный залп, Сталин попытался отбить охоту как у самого Вячеслава Михайловича, так и у всех других претендентов на его место. Он как бы говорил всем: «Хотите грызться между собой? Да сколько угодно! Но со мной не шутите!» И теперь, когда Молотов повис над пропастью, ему, конечно же, было уже не до интриг. Да и какие могли быть еще интриги, когда речь шла о спасении жизни?!

По большому счету, охлаждение Сталина к Молотову началось еще до войны. Да и вообще их отношения складывались далеко не безоблачно. Их знакомство и первая совместная работа в 1912 году в редакции газеты «Правда» ознаменовалась скандалом, и вряд ли Молотов, познав на себе всю тяжесть сталинского характера, числил тогда еще Кобу в своих друзьях.

Вряд ли добавил теплоты в их отношения и 1917 год, когда вернувшийся из ссылки Сталин самым бесцеремонным образом вышвырнул Молотова из все той же «Правды» и, вопреки его противодействию, стал проводить ту самую политику, против которой выступал сам Ленин.

Да, в последующие годы Молотов ни разу не перешел дорогу Сталину, и внешне все выглядело прекрасно. Они дружили семьями, и в январе 1939 года Сталин сделал жену Молотова — Полину Жемчужину — наркомом рыбной промышленности и депутатом Верховного Совета. Но уже в 1937 году Сталин начал охладевать к своему соратнику, который все больше и больше превращался в подручного вождя. И когда полетело со своих постов несколько помощников Молотова, тот даже не пытался их защитить. Когда же в 1939 году он стал наркомом иностранных дел, многим стало ясно: это начало конца. Отправив Молотова на Смоленскую площадь, Сталин как бы отодвинул его от всех других дел.

Тогда же начались неприятности и у П. Жемчужиной. За что ее не взлю-бил Сталин? Только за то, что Полина была представительницей той самой нации, к которой вождь никогда не испытывал особой симпатии? Или именно так пытался уже тогда держать самого Молотова в постоянном напряжении? Или не мог отделаться от мысли, что именно, пусть и косвенно, но именно Полина виновата в смерти его Надежды?

Надежда Аллилуева и Полина Жемчужина были подругами, делились между собой самыми сокровенными мыслями и в тот роковой ноябрьский вечер долго прогуливались по территории Кремля. О чем они говорили? Вряд ли славили товарища Сталина! Скорее наоборот! Вернее всего, Надежда жаловалась на его невнимание, грубость и постоянные насмешки, а Полина... могла подлить масла и в без того полыхавший пожар!

С патологическим нежеланием признавать собственные ошибки, Сталин, конечно же, мог убедить себя в том, что именно Полина толкнула его жену на роковой шаг. Потому и не могла жить спокойной жизнью, в то время как сам он мучился... На Полину было заведено дело по обвинению в связях с «врагами народа и шпионами». Политбюро (читай: Сталин) приказало Наркомату внутренних дел провести «тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужиной».

Хорошо зная, откуда дует ветер, чекисты без особого труда «добыли» показания о «причастности» супруги Молотова к «вредительской и шпионской работе». О чем и доложили на самый верх. Однако Сталин не дал ход делу. Основательно напугав приятеля, признал все обвинения против его жены «клеветническими». В неразборчивости и неосмотрительности ее все же обвинили, а заодно сняли с поста наркома рыбной, пересадив в кресло начальника главка текстильной промышленности. В 1941 году последовал новый удар, и Полину вывели из кандидатов в члены ЦК, что, в сущности, означало политическое недоверие как к ней самой, так, надо полагать, и к ее мужу. Однако окончательное выяснение отношений с четой Молотовых Сталин отложил еще на несколько лет...

Поздней осенью 1945 года Сталин вернулся в Москву. Вряд ли его очень порадовало создание в октябре Организации Объединенных Наций, а вот за открывшимся в ноябре в Нюрнберге судебным процессом над главными военными преступниками он следил с интересом...

9 февраля 1946 года Сталин выступил в Большом театре со своей первой послевоенной речью перед избирателями накануне выборов в Верховный Совет. И это было по-своему весьма знаменательное выступление, в котором слышались уже совсем другие интонации, нежели во время войны. И не было в нем уже ни братьев, ни сестер, а были только «товарищи».

«Вы ожидаете больше потребительских товаров после жертв, принесенных во время войны? — вопрошал по своему обыкновению Сталин и сам же отвечал: — Как бы не так! При коммунизме приоритет должен и впредь отдаваться тяжелой промышленности. Вы ожидаете изменения и даже отмены колхозной системы? Ничего не выйдет! Коллективизация остается краеугольным камнем советской системы! Вы думаете, что теперь наступил мир? Ошибаетесь! Да и о каком прочном мире можно говорить, если капитализм и империализм все еще сохраняют силы? Что теперь делать? Да то же самое, что мы все и делали до войны! Работать еще упорнее, выполнить следующий пятилетний план и добиться новых показателей. Ибо только тогда наша страна будет гарантирована от случайностей!»

Конечно, Сталин упомянул о победе, но выходило как-то так, что победил Гитлера уже не русский народ, а совершенно безликий общественный строй и «политическая система».

Многих, кто умел читать между строк, эта речь повергла в шок. Но мог ли Сталин не произнести ее? Думается, нет. По причине огромных изменений в мире, произошедших после окончания войны. С разгромом общего врага не стало и точек соприкосновения между СССР и Западом. По сути, союзники разошлись уже в Потсдаме, и как бы в подтверждение этому 21 августа 1945 года новый президент США отменил действие ленд-лиза по отношению к СССР.

Как это ни печально, но ни лидеры США, которые начинали играть ведущую роль в мировой политике, ни Сталин поначалу так и не поняли, что новые исторические условия требуют и соответствующих им новых отношений.

Привыкнув диктовать свои условия с позиции своей победоносной армии, которая в феврале 1946 года была переименована в Советскую, Сталин и после войны считал военную силу главным фактором в решении практически любых вопросов. Но в то же время он, по всей видимости, уже интуитивно чувствовал, что его время уходит и наступает новое. А оно действительно наступило уже 5 марта 1946 года, когда Черчилль в Фултоне призвал англосаксонские народы сплотиться для отпора коммунистической экспансии, что, в сущности, являлось официальным объявлением «холодной войны», и Сталин даже не сомневался, что программное заявление бывшего британского премьера согласовано с лидерами западных стран и США.

Оно и понятно, ведь в своей речи Черчилль говорил о том «железном занавесе», который опустился над Европой от Штеттина на Балтике и до Триеста на Адриатике, и о том, что постпотсдамкая Европа была совсем «не той Европой», за которую они воевали. Что требовалось для создания «той самой Европы», за которую сам Черчилль так отчаянно боролся в Тегеране, Ялте и Потсдаме? Для начала только одно — пересмотр принятых по Центральной и Юго-Восточной Европе решений.