Думается, была еще одна весьма веская причина того, что случилось в июне 1941-го. Это — русский менталитет. И давайте представим, что не тогда, в сорок первом, а сегодня Генеральный штаб предупреждает правительство, что такого-то числа начнется война. Подготовится оно надлежащим образом и в указанные сроки во всеоружии встретит агрессора? Очень сомнительно. Наши власти толком к зиме-то не могут подготовиться, которая, в отличие от войны, наступает каждый год, и каждый год по каким-то ведомым только им причинам приходит «неожиданно». Так что же тут говорить о какой-то там мобилизации...

Конечно, можно постоянно ссылаться на запутанную политическую ситуацию в мире, но в то же время нельзя забывать и о том, что именно в России появилась поговорка «Гром не грянет — мужик не перекрестится». И это на самом деле так. Взгляните на нашу действительность. Да разве у нас есть хоть в чем-нибудь отработанный до мелочей план — будь то в отношении Чечни или развитии экономики?

Да что там Чечня! Прошло почти двадцать лет перестройки, а мы и по сей день не знаем, что строим! Вывод? Да очень простой! Дело было не только в Сталине, а в самой России! И для нее неготовность к войнам, революциям, уборке урожая и таянию льда на реках давно уже стала закономерностью.

Славословие по малейшему поводу, непрофессионализм, хвастовство — все это тоже стало причинами катастрофы начала войны. Ну и, конечно, упрямство Сталина. Вряд ли смогли бы сдержать немцев, даже если бы правильно укрепляли границы и учили армию военному делу, но то, что такой катастрофы бы не было, несомненно.

У сторонников Сталина есть один неотразимый, как им, во всяком случае, кажется, довод: Сталин победил! Да, победил, но как в таком случае соотнести те почти 30 миллионов жизней, брошенных им на алтарь Победы, против 6 миллионов погибших во Второй мировой войне немцев. Только так, как поется в известной песне, «мы за ценой не постоим»? А может быть, за ней-то как раз и надо стоять, особенно если таковой является человеческая жизнь...

Сталин явно погорячился, отправив начальника Генерального штаба на фронт. Да и что мог сделать в те дни даже такой волевой и жесткий генерал, каким, несомненно, являлся Жуков? Бегать по передовой и подталкивать дивизии в атаки? Начальник Генштаба обязан воевать в первую очередь головой.

26 июня Жуков был снова в Москве и вместе с Тимошенко приступил к изучению так еще никем и не понятой обстановки в Наркомате обороны. На следующий день там неожиданно появился Сталин. С хмурым лицом выслушав доклад Тимошенко, он прошелся вдоль столов с разложенными на них картами. Затем стал гневно обвинять Тимошенко в том, что тот боится говорить ему правду.

А тот... просто не знал, что говорить. Сообщения с фронтов приходили самые разноречивые, и где эти самые фронты проходили, не мог сказать никто. Не ответил на этот вопрос и прилетевший 30 июня в Москву уже бывший командующий Западным фронтом генерал Павлов. И, как вспоминал Жуков, к которому он явился с аэродрома, он даже не узнал его. Настолько тот осунулся и похудел за эту страшную для всей страны неделю.

Это был непростой разговор двух генералов. Павлов оправдывался как мог и во многом, надо заметить, был прав. Но... Жуков почти не слушал его. Да и зачем? Несколько дней назад Сталин приказал назначенному новым командующим Западного фронта Тимошенко и члену его Военного совета Мехлису выявить всех, кто помимо Павлова был виновен в том, что произошло.

Как и в перегибах с коллективизацией, в катастрофе первых недель войны Сталину нужны были очередные «стрелочники». Найти их в такой обстановке было делом нетрудным, и первым из них оказался командующий Западным округом комкор Дмитрий Григорьевич Павлов. Герой Испании и «выдающийся советский военный деятель», как назвала его Долорес Ибаррури, в 1937 году Павлов был назначен начальником Автобронетанкового управления РККА и членом Главного военного совета.

После одного из фильмов о Великой Отечественной войне, в котором было показано, как «умный» Жуков без особого труда в пух и прах разбивает на штабной игре «самоуверенного» и «недалекого» Павлова, у очень многих создалось впечатление, будто Павлов и на самом деле слабо разбирался в тактике. Но это было далеко не так. Он являлся одним из самых лучших теоретиков и танковых сражений и в военном искусстве разбирался вряд ли хуже Жукова, который никогда не воевал умением, а только числом. И именно поэтому Сталин поставил Павлова на самое ответственное стратегическое направление — Белорусское.

Конечно, Мехлис постарался как можно сильнее скомпрометировать Павлова и его окружение. Благо, что опыт в этом далеко не благородном деле у него имелся огромный, и компрометацией военачальников всех уровней он отличался в годы репрессий. Никогда не бывавший в боях, он обвинил Павлова и его ближайших помощников в «трусости», «развале управления», «сдаче оружия противнику», «самовольном оставлении боевых позиций» и во всех других смертных грехах. И именно его гневные формулировки и легли в основу того самого «Постановления», которое унесло жизнь семи генералов.

Конечно, в высшей степени несправедливо сваливать всю вину только на одного Павлова. Но... дело было уже не в Павлове. В свое время Сталин заявил, что если его собственная жена будет вредить делу, он не пощадит и ее. Так что же говорить о Павлове, который вместе с другими военачальниками должен был прикрыть собой все того же Сталина?

Мог ли Сталин найти более мягкие меры для наказания Павлова и всех тех, кто оказался, в конце концов, повинен в страшных поражениях в первые дни войны? Наверное, уже нет. Это был урок не только для самого Павлова, но и своеобразное предупреждение всем другим: кто бы ни был виноват в поражениях, отвечать будете вы!

Даже в эти трагические для страны дни он остался Сталиным, и вместо того, чтобы по-настоящему разобраться в причине всех свалившихся на страну бед, он занялся поисками козлов отпущения и нашел их в генерале Павлове и его командирах. Как и всегда в таких случаях, их избивали и пытали до тех пор, пока они не сознались в участии в военном заговоре против Сталина. В середине июля ему принесли на подпись «Постановление Государственного комитета обороны СССР», согласно которому командующий Западным фронтом и его пять ближайших помощников были приговорены судом Военного трибунала к расстрелу.

Прочитав его, он взглянул на застывшего рядом Постышева.

— Я одобряю приговор, но скажи Ульриху, — произнес он, — пускай он выбросит весь этот хлам о «заговоре». Никаких апелляций. Потом сообщите обо всем фронтам...

Мог ли он поступить иначе? Сказать невозможно. К войне, да еще такой страшной, нельзя подходить с позиций мирного времени. И привыкший к крови Сталин прекрасно знал: панику можно было остановить только крутыми мерами.

3 июля 1941 года Сталин наконец-то выступил по радио с той самой речью, которую от него вот уже почти две недели ждала огромная страна. На этот раз он отбросил всех официальных «товарищей» и обратился к людям по-христиански: «Братья и сестры!» Наверное, понимал, сейчас не до идеологий и надо затронуть в душах самое сокровенное... Назвав военные успехи Германии «непродолжительным военным выигрышем», он призвал понять глубину нависшей над страной опасности, полностью отрешиться от беспечности и перестроить всю работу на военный лад.

Не обошлось, мягко говоря, и без преувеличений. Да и как иначе оценить заявление Сталина, что, напомнив о славных победах русского оружия над Наполеоном и Вильгельмом II, он поведал о том самом немецком тыле, который якобы представлял собой вулкан, «готовый взорваться и похоронить гитлеровских авантюристов». А чего стоило его заявление о том, что теперь СССР имеет верного союзника в... «лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами»?!

Слушая Сталина, можно было подумать, что речь шла не о том самом «германце», который всегда рвался завоевывать другие страны и всегда мечтал о порабощенной России.