Что произошло на самом деле? Однозначно на вопрос ответить невозможно. Конечно, сказались как характер напрочь отвыкшего от любого неповиновения Сталина, так и характер самого Тито, который уже во время войны заявил о себе как о самостоятельном руководителе самостоятельной страны, которому не нравилось полное подчинение Москве, чего добивался Сталин.

Сказалась и боязнь Сталина спровоцировать ядерную войну и в общем-то далеко не самое блестящее состояние его армии. И вот что говорил по этому поводу встретившийся со Сталиным в январе 1947 года начальник имперского генерального штаба Великобритании Б.Л. Монтгомери: «В целом я пришел к выводу, что Россия не в состоянии принять участие в мировой войне против любой сильной коалиции, и она это понимает. Россия нуждалась в долгом периоде мира, в течение которого ей надо будет восстанавливаться. Я пришел к выводу, что Россия будет внимательно следить за обстановкой и воздерживаться от неосторожных дипломатических шагов, стараясь не «переходить черту», где бы то ни было, чтобы не спровоцировать новую войну, с которой она не сможет справиться...»

Что ж, все правильно, и послевоенная ситуация весьма удивительно напоминала предвоенную, когда Сталин избегал всяческих провокаций. Как и всегда, Россия опять не была готова к войне. Только поэтому после объявления «холодной войны» лишенный атомного оружия Сталин не рисковал говорить с Западом с позиции силы и при каждом удобном случае повторял, что уверен в возможности дружественных отношений между Советским Союзом и Западом и призывал развивать всесторонние отношения между ними. Однако теперь, когда в его ведении находилась вся Восточная Европа, ему приходилось отвечать не только за себя, но и за все те страны, которые входили в его лагерь. И именно поэтому он и не старался без нужды перейти ту самую черту, о которой говорил Монтгомери.

Как-то говоря о причинах поражения Гитлера, Сталин заметил, что фюрера сгубило желание невозможного и вытекавшее из него неумение вовремя остановиться. Что можно отнести не только к Гитлеру, но и к Александру Македонскому, и к Наполеону. Да, теперь он останавливался вовремя, и все же объяснялось это отнюдь не его «желанием невозможного» (до Парижа-то он хотел дойти!), а только тем, что не было у него уже той силы, с помощью которой можно было бы это самое «невозможное» получить...

После разрыва с Тито Сталин пребывал не в самом лучшем настроении. Душившая вождя злоба требовала выхода, и он расплескал ее в «ленинградском деле». Как и последовавшее за ним «дело врачей», оно явилось результатом непримиримой вражды в сталинском окружении, в котором к 1948 году в руководстве страны сложились две группировки.

Одну из них, по утверждению П. Судоплатова, возглавляли Берия и Маленков, которые были тесно связаны с «экономистами» Первухиным и Сабуровым и симпатизировавшим им Булганиным и Хрущевым. В другую группировку, которую позже назовут «ленинградской», входили первый заместитель предсовмина и глава Госплана Вознесенский, секретарь ЦК Кузнецов, заведовавший кадрами, предсовмина РСФСР Родионов и зампредсовмина по легкой промышленности и финансам Косыгин. Их неформальным лидером считался второй секретарь партии Жданов.

Став вторым после Сталина человеком в партии и оттеснив таким образом Маленкова и Берию, Жданов не только получил огромную власть, но и приобрел могущественных врагов. Не любили его и Каганович с Маленковым, которые долгим трудом заслуживали себе продвижение наверх. И уж, конечно, им не нравилось, что Жданов переводил в Москву своих, «ленинградских», из-за чего страдали их люди.

Борьба между группировками охватила партийное строительство и экономику, но особенно она обострилась после того, как Сталин охладел к Молотову и сделал ставку на первого заместителя председателя Совета министров Н.А. Вознесенского. Вознесенский — великолепный теоретик в области политэкономии, прекрасно разбиравшийся в планировании, руководитель нового типа, вдумчивый и широкообразованный. Сталин ценил его ум и организаторские способности, и он поручал ему наиболее ответственные задания.

Несмотря на свои великолепные деловые качества, Вознесенский не умел скрывать плохого настроения и был очень вспыльчив. Работавший вместе с ним В.В. Колотов писал: «Однажды поздно ночью я получил пакет от Берии на имя Вознесенского. Я, как всегда, вскрыл пакет и извлек из него толстую пачку скрепленных между собой листков бумаги. На первом листе было напечатано: «Список лиц, подлежащих...» В моих руках был список лиц, обреченных на расстрел... В конце списка по диагонали собственноручно расписались Берия, Шкирятов, Маленков. Список был прислан для получения визы Вознесенского...

До этого дня никогда ничего подобного на имя Вознесенского не поступало. Я передал ему обжигавший мне руки список, войдя тут же в кабинет. Вознесенский стал внимательно его читать. Прочтет страницу, другую — остановится, подумает, снова вернется к прочитанной странице и опять продолжает читать. Закончив чтение списка и рассмотрев стоявшие под ним подписи, Николай Алексеевич возмущенно сказал: «Верни этот список с нарочным туда, откуда ты его получил, а по телефону передай кому следует, что подписывать подобные списки никогда не буду. Я не судья и не знаю, надо ли включенных в список людей расстреливать. И чтобы такие списки мне больше не присылали».

А подобные вещи не забывались, особенно такими людьми, как Берия. И если называть вещи своими именами, то, по сути дела, Вознесенский попытался остаться чистым, в то время как практически все Политбюро было замазано кровью... Особенно если учесть, что в последнее время именно Берия чаще других конфликтовал с Вознесенским. И не мудрено! Берия требовал особых привилегий на нужды находившихся под ним наркоматов, а председатель Госплана стоял за равномерное распределение средств.

Вместе с Маленковым, которого угнетало то все большее доверие, которое Хозяин оказывал Вознесенскому, Берия попробовал «наехать» на Вознесенского еще в 1941 году за сделанный им на февральской партконференции доклад. Однако Сталин и ухом не повел. Чем вызвал еще большую ненависть к деятельному и способному Вознесенскому.

А вот в 1947 году, когда Вознесенский опубликовал книгу о военной экономике СССР, он ударил по нему посильнее. Книга была написана очень живо и интересно, в ней был использован совершенно новый для того времени материал. Надо ли говорить, что она стала заметным явлением в экономической жизни страны, и ее стали цитировать если и не больше, то уж, во всяком случае, ничуть не меньше самого Сталина. Что, конечно же, не могло понравиться «лучшему другу всех советских экономистов». И когда труд Вознесенского совершенно неожиданно для него самого и других ученых был объявлен антимарксистским, он с ужасом понял, как просчитался. Его книгу мог запретить только сам Сталин, который, кстати, читал ее в рукописи и дал разрешение на опубликование.

Не взлюбили Вознесенского и Каганович с Микояном, которые были недовольны его недостаточным знанием практики и чрезмерным увлечением теорией. Впрочем, Анастас Иванович обвинял его не только в амбициозности и высокомерии, но и в великодержавном шовинизме, который выражался в нетерпимом отношении Вознесенского к нерусским. Дело дошло до того, что сам названный Лениным «держимордой» Сталин как-то заметил, что Вознесенский — великодержавный шовинист, «для которого не только какие-то там армяне и грузины, но и братья по крови — украинцы — не являлись людьми». Что, впрочем, так и не помешало ему видеть в нем своего преемника на посту председателя Совмина.

Что же касается партии, то здесь Сталин очень надеялся на переведенного им из Ленинграда секретаря ЦК Кузнецова, считавшегося «человеком Жданова». «Будущие руководители, — заявил он как-то за обедом на Рице, кивая на сидевшего напротив Кузнецова, — должны быть молодыми. И вообще, вот такой человек может когда-нибудь стать моим преемником по руководству партией и ЦК».