В тот же день на прием к Сталину попросились Жуков и Тимошенко. Тимошенко сказал:

— С той стороны к пограничникам через Буг перебрался немецкий фельдфебель... Он утверждает, что немецкие дивизии выходят на исходные позиции и что война начнется утром 22 июня!

Сталин поморщился. Ну вот, еще один! Сколько их, таких вот фельдфебелей и других «друзей Советского Союза» уже докладывали о дне начала войны.

— А не послали ли вашего фельдфебеля к нам немецкие генералы? — раздраженно задал он тот самый вопрос, какой ему то и дело приходилось задавать в последнее время.

Однако обстановка на западных границах была настолько тревожной, что Тимошенко, который хорошо знал нелюбовь Сталина к подобным вопросам, не стал его успокаивать.

— Нет, товарищ Сталин, — покачал он головой. — Мы считаем, что на этот раз перебежчик говорит правду!

Сталин внимательно взглянул в глаза маршалу. Как ни хотел он себя уверить в том, что война будет еще не скоро, однако тон, каким говорил с ним Тимошенко, заставил его задуматься.

Тимошенко и Жуков хранили почтительное молчание.

— Ладно, — махнул рукой Сталин.

Он вызвал Поскребышева и приказал ему немедленно собрать членов Политбюро. Через четверть часа все были в сборе, и Сталин поведал собравшимся о докладе наркома обороны.

— И что мы будем теперь делать? — вкрадчиво спросил он, обводя членов Политбюро долгим взглядом.

Ему никто не ответил. Да и что отвечать? Всем была известна «любовь» Сталина к мерам против Германии. И тогда слово снова взял Тимошенко.

— Я предлагаю дать директиву о приведении всех войск пограничных округов в полную боевую готовность!

— Читайте! — приказал Сталин, даже не сомневаясь в том, что такая директива уже подготовлена.

Жуков достал из папки документ и зачитал написанное. Когда он окончил чтение, Сталин долго молчал. Как видно, в нем боролись два чувства. Он все еще не хотел верить в начало войны, но в то же время понимал: делать что-то надо. Но, по зрелому размышлению, все-таки сказал:

— Мне кажется, что подобную директиву давать еще рано... Кто знает, может быть, все еще уладится мирным путем... А директиву, — перевел он свой тяжелый взгляд с Жукова на Тимошенко, — вы все-таки дайте... Только другую! Предупредите командование пограничных округов о том, что уже в ближайшие часы возможна провокация с той стороны и что они ни в коем случае не должны на них поддаваться!

Недовольные таким решением Сталина Тимошенко и Жуков вышли в соседнюю комнату, где быстро переработали директиву так, как того требовал вождь. В ней Военным советам JIBO, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО было приказано не поддаваться ни на какие провокации, быть в полной боевой готовности и «встретить возможный удар немцев и их союзников». Никаких других мероприятий без особого на то распоряжения было приказано не принимать.

Попыхивая трубкой, Сталин внимательно прочитал переработанный документ и удовлетворенно кивнул:

— Ну вот, это другое дело...

Тимошенко и Жуков подписали директиву и передали ее Ватутину, который повез ее в Генеральный штаб. Члены Политбюро разошлись по своим кремлевским квартирам, а Сталин по своему обыкновению уехал на дачу.

О чем думал он, глядя сквозь стекла окон на спавшую последним мирным сном Москву? О том, что уже очень скоро огромный город узнает страшную весть о начале войны, которая принесет Советскому Союзу еще не виданные ни им, ни Россией бедствия? Или о том, насколько он оказался предусмотрительным и сделал все возможное для того, чтобы оттянуть войну? Об этом уже не скажет никто и никогда...

Сталин уснул в четвертом часу утра. А в это самое время командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский сообщил в Генеральный штаб о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов, а начальник штаба Западного округа генерал Климовских доложил Тимошенко, что немецкая авиация бомбит белорусские города.

Затем наступила очередь начальника штаба Киевского округа генерала П.А. Пуркаева и командующего Прибалтийским округом генерала Ф.И. Кузнецова, которые доложили, что немецкая армия перешла в наступление чуть ли не по всем западным границам. То, во что так не хотел верить Сталин, случилось, и началась самая страшная из всех известных на земле войн — Вторая мировая. Для Советского Союза она станет Отечественной, уже второй в ее истории..

22 июня около четырех часов утра Сталина разбудил начальник охраны генерал Власик. Звонил Жуков, который сообщил, что немецкая авиация бомбит наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Ошарашенный услышанным Сталин не отвечал, и Жуков слышал в телефонной трубке лишь его тяжелое дыхание.

— Вы меня поняли? — на всякий случай спросил генерал.

Сталин долго молчал и наконец приказал Жукову и Тимошенко ехать в Кремль и вызвать всех членов Политбюро. Положив трубку на рычаг, он хмуро взглянул на вытянувшегося Поскребышева. Ему не хотелось верить, что случилось самое страшное и началась та самая война, которую он оттягивал как только мог. Где-то в глубине души еще оставалась надежда на то, что это всего лишь очередная провокация, что скоро все будет выяснено и никакой войны не будет.

Когда Сталин прибыл в Кремль, члены Политбюро были уже в сборе. Ждали Молотова, который беседовал с немецким послом. Сталин молча курил. В кабинете стояла напряженная тишина, и только слышно было, как тикают огромные часы в углу. А в эту самую минуту Молотов читал только что полученную из Берлина телеграмму.

— Ввиду создавшейся для германской восточной границы опасности вследствие массированной концентрации и подготовки вооруженных сил Красной Армии, — словно в пустоту ронял он тяжелые слова, — германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры.

— Это объявление войны? — спросил Молотов.

— Да... — ответил посол.

В следующую минуту с Молотовым случился нервный стресс. Потеряв, как говорят китайцы, лицо, он кричал, что немецкое наступление является самым беспрецедентным в истории, что это самое настоящее вероломство и что смешно говорить о какой-то там концентрации советских войск, которые-де угрожают Германии. Высказав все, что он думал по данному поводу, Молотов вдруг произнес совершенно иным тоном:

— Мы этого не заслужили...

Посол пожал плечами, и до Молотова наконец-то дошло, что случилось непоправимое и изменить ничего нельзя. Он поспешил в кабинет Сталина.

— Германия объявила нам войну! — с порога крикнул он.

По словам очевидцев, при этом известии Сталин «упал в свое кресло... и последовала долгая, тяжелая пауза». Потрясенные услышанным, члены Политбюро молчали, не решаясь нарушить тягостную тишину. Первым ее нарушил Жуков, который попросил разрешения отдать приказ войскам задержать продвижение противника в глубь советской территории.

— Не задержать, а уничтожить! — не удержался Тимошенко.

Сталин кивнул:

— Давайте директиву войскам!

Как это ни печально, но даже сейчас, когда на западных границах грохотали пушки и лилась кровь, он все еще пребывал в уверенности, что воевать Красная Армия будет только на чужой территории и малой кровью. Потому и отдал приказ обрушиться на врага всеми силами и уничтожить его, а удары авиацией наносить на глубине германской территории до 150 километров, разбомбить Кенигсберг и Мемель, а от налетов на Финляндию и Румынию воздержаться.

Но, увы... Иллюзии и довоенные сказки остались уже в прошлом. С этой минуты начался отсчет нового времени и новых воззрений на войну, на собственную армию и ее командиров. С первых же часов войны стало ясно, что та самая армия, которая должна была воевать малой кровью на территории противника, в панике бежала. Те самые командиры, которые еще вчера клятвенно заверяли страну в своем умении, сегодня растерялись и не знали, что делать. Конечно, они сражались, но это были бои не организованной ее командованием армии, а отчаянное сопротивление брошенных на произвол судьбы солдат и офицеров.