И нетрудно догадаться, какие душевные муки испытывал Серго после того, как заботливый Сталин присылал ему выбитые под пытками «признания» защищаемых им людей, которые «уличали» своего заступника во всех смертных грехах. «Товарищ Серго, — писал старый друг, — почитай, что о тебе пишут». Конечно, Серго не верил всем этим «признаниям», слишком хорошо зная, какой ценой их получали Ежов и его подручные. Но на нервы они действовали.

Чтобы еще больше деморализовать Серго, Сталин приказал произвести в его кремлевской квартире обыск, что уже не лезло ни в какие ворота. Оскорбленный до глубины души Серго целую ночь звонил Сталину и только под утро услышал его заспанный голос. «А что ты хочешь, — ответил Сталин на его возмущенные вопросы, — это такой орган, что и у меня может сделать обыск. Ничего особенного...»

Словно издеваясь над Орджоникидзе, Политбюро по указке Сталина поручило именно ему сделать доклад на открывавшемся пленуме о... вредительстве в промышленности. И вполне возможно, что это поручение Орджоникидзе передал сам Сталин во время их разговора утром 17 февраля. Их беседа продолжалась несколько часов, и ни до чего путного они, очевидно, не договорились. Вскоре они встретились вновь. На этот раз разговор шел на повышенных тонах и, в конце концов, послышались взаимные оскорбления на русском и грузинском языках.

Отношения были порваны раз и навсегда. Не было между бывшими друзьями «ни любви, ни веры», как писал в своей книге хорошо знавший подноготную конфликта И. Дубинский-Мухадзе. «Разделять ответственность за то, что никак не в состоянии предотвратить, Серго не мог, — писал он. — Подличать не хотел, это значило бы перечеркнуть всю прошлую жизнь... Оставалось уйти».

И Серго ушел. Случилось это так. 18 февраля Серго не вышел к завтраку. Весь день он сидел в своем кабинете и что-то писал. Он был настолько занят, что не вышел даже к пришедшему его навестить другу Г. Гвахарии. А когда уже начинало темнеть, из спальни раздался выстрел. Вбежав в нее, Зинаида Гавриловна, жена Серго, увидела лежавшего на кровати мертвого мужа. Она позвонила Сталину и сообщила ему о страшном несчастье. Однако он пришел лишь после того, как собрал всех членов Политбюро.

Когда все вместе они вошли в спальню, сестра жены Серго — Вера Гавриловна — увидела на столе исписанные листки бумаги. Она быстро взяла их, однако Сталин грубо вырвал посмертные писания Серго у нее из рук. Не выдержав страшного напряжения, Зинаида Гавриловна воскликнула: «Не уберегли Серго ни для меня, ни для партии!» «Замолчи, дура!» — грубо оборвал ее Сталин.

Однако вдова Серго не обратила на крик вождя никакого внимания и попыталась дать появившемуся Берии пощечину. Затем неожиданно для всех начался припадок с секретарем Серго — Семушкиным, и его лишь с огромным трудом удалось привести в себя. И как вспоминал брат Серго — Константин, тот, уже полностью придя в себя, произнес запомнившиеся ему слова: «Убили, мерзавцы!»

Но вряд ли это было на самом деле так. Да, в квартире помимо «черного» входа был еще и парадный, через который можно было проникнуть в гостиную. Однако он был закрыт и заставлен тяжелыми книжными шкафами, так что проникнуть в спальню Серго через него было невозможно. Помимо всего прочего, в гостиной в момент выстрела находилась сама Зинаида Гавриловна.

Так что, по всей видимости, Серго ушел из жизни сам. Вполне возможно, что Сталин в своем последнем разговоре довел Серго, что называется, до белого каления. И в пользу этой версии говорит то, что Серго вряд ли собирался стреляться, поскольку накануне рокового выстрела он работал у себя в наркомате и назначил на следующий день несколько важных встреч.

Тем не менее жена Серго под большим секретом рассказала сослуживице мужа о том, что в первой половине дня к ним на квартиру приходил незнакомый человек, который якобы должен был передать папку с документами из Политбюро. Он вошел к Серго и через несколько минут раздался выстрел. Перед самым приходом этого человека Серго имел неприятный разговор по телефону со Сталиным. О чем они говорили, так и осталось неизвестным, поскольку беседовали они, а вернее ругались, на грузинском языке. Никакого расследования в связи со смертью Орджоникидзе не велось. А вот начальник охраны Серго, его личный секретарь Семушкин и все, кто обслуживал Серго, были арестованы.

Серго кремировали в ночь на 20 февраля. На следующий день урна с его прахом была замурована в Кремлевской стене. В официальном сообщении говорилось, что Серго «внезапно скончался от паралича сердца во время дневного сна». Конечно, все, посвященные в тайны кремлевской кухни, прекрасно знали, что у этого самого паралича было вполне определенное имя. И тем не менее Молотов в траурной речи с необыкновенным цинизмом заявил: «Враги нашего народа, троцкистские выродки ускорили смерть Орджоникидзе».

Это заявление поддерживалось и появившимися с ведома НКВД слухами о том, что Серго был настолько потрясен предательством своего заместителя Пятакова, что не смог выдержать этого удара. «Троцкистско-бухаринские выродки фашизма, — писала Большая Советская Энциклопедия, — ненавидели Орджоникидзе лютой ненавистью. Они хотели убить Орджоникидзе. Это не удалось фашистским агентам. Но вредительская работа, чудовищное предательство презренных право-троцкистских наймитов японо-германского фашизма во многом ускорили смерть Орджоникидзе».

Дело было настолько засекречено, что даже сам Хрущев узнал о самоубийстве Серго только после войны от Маленкова, которому стало известно о нем из в общем-то случайного разговора со Сталиным.

Что же касается Молотова, то по цинизму он недалеко ушел от своего хозяина. «Своим самоубийством, — зло говорил он, — Орджоникидзе поставил Сталина в очень трудное положение. Брат Орджоникидзе выступал против советской власти, был на него достоверный материал. Сталин велел его арестовать. Серго возмутился. А затем покончил с собой. Нашел легкий способ. О своей персоне подумал. Какой же ты руководитель! Он последним своим шагом показал, что он все-таки неустойчив. Это было против Сталина, конечно. И против линии, да, против линии. Это был шаг очень такой плохой. Иначе его нельзя толковать...»

Да, что там говорить, позаботился о себе Серго! Самому Молотову такая забота не приснилась бы, наверное, в самом страшном сне. А вот то, что Сталин был действительно зол на Серго, несомненно. И когда уже после войны ему был представлен на утверждение список памятников, которые было намечено возвести в Москве, он вычеркнул из него всего лишь одну фамилию — Орджоникидзе...

ГЛАВА ПЯТАЯ

Но все это будет позже, а пока... начались аресты всех тех работников Наркомтяжпрома, которые близко соприкасались с Серго и которых ему удалось отстоять в смертельной схватке с Ежовым. Смерть Орджоникидзе произвела тягостное впечатление на многих видных партийцев. Рыков был потрясен, а его жена, узнав о смерти Серго, с горечью воскликнула: «Пропала наша последняя надежда!» И упала без чувств.

Страшно переживал уход Орджоникидзе и продолжавший томиться нехорошими предчувствиями Бухарин. Наивный и совершенно потерявший чувство реальности, он не нашел ничего лучшего, как написать посвященную памяти Серго поэму и... послать ее Сталину. Ему и в голову не приходило, что вождь мог иметь отношение к такой внезапной и потому странной смерти не жаловавшегося на здоровье Орджоникидзе. И как знать, не продолжал ли он надеяться на лучшее после того, как с подачи Сталина с его квартиры убрались пришедшие выселять его чекисты.

Но, увы... Все его надежды растаяли как утренний туман при первом луче солнца во время доклада Ежова, в котором тот подробно поведал пленуму о преступной деятельности Бухарина и Рыкова. На Бухарина было страшно смотреть. Однако после выступлений таких видных коммунистов, как нарком легкой промышленности И.Е. Любимов, нарком здравоохранения Г.Н. Каминский и П. Постышев, в которых они выразили свое недоумение и недоверие ведомству Ежова, Николай Иванович несколько воспрянул духом. Отвергнув все выдвинутые против него и Рыкова обвинения, он потребовал создать Комиссию по расследованию деятельности НКВД! «Вот мы тебя туда пошлем, ты и посмотришь!» — с едва сдерживаемой яростью выкрикнул со своего места Сталин и для подготовки решения по Бухарину и Рыкову объявил двухдневный перерыв.