Коба отверг свое участие в забастовке и событиях 9 марта, которые стали известны по всей России как батумская демонстрация. Тем не менее жандармы завели на него особую папку, где должна была храниться вся касавшаяся его документация, сфотографировали в профиль и анфас и сняли отпечатки пальцев. В тот же день в ГЖУ Тифлиса направили запрос: не был ли «названный Джугашвили замечен в чем-либо предосудительном в политическом отношении». Предлагалось на всякий случай допросить мать Сосо и его дядю. Но тифлисские жандармы могли сообщить лишь о своих подозрениях и догадках, которые, как известно, к делу не подошьешь, и Сосо наверняка был бы освобожден. Но из-за трагической случайности он сам раскрыл карты. В посланной из тюрьмы записке он просил передать матери, чтобы она настаивала на том, что он прожил всю зиму в Гори. Записка была перехвачена, и подозрения жандармов усилились. Тем более что появились новые сведения о его руководящей роли в батумских событиях.
В присланном из Тифлиса письме генерал Дебиль сообщил, что И.В. Джугашвили «фигурирует в агентурных материалах как член Тифлисского комитета РСДРП», и попросил для установления личности последнего выслать ему фотографию. Правда, по какой-то известной только ему причине Дебиль умолчал о привлечении Сосо в 1901 году к переписке по делу о «Социал-демократическом кружке интеллигентов».
Пока жандармы переписывались, ГЖУ Кутаиси потребовало продлить содержание Джугашвили и арестованного вместе с ним Канделаки под стражей до окончания следствия. Разрешение было получено, и полиция приступила к дознанию обвиненных в призыве к возбуждению и неповиновению верховной власти. Однако обвинение оказалось несостоятельным, и «характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме» отныне подлежало «считать невыясненным».
Тем не менее Коба, который сумел попасть в тюремную больницу, остался, в отличие от выпущенного на волю товарища, под стражей. Он обратился к главному управляющему гражданской частью на Кавказе Г.С. Голицыну с просьбой об освобождении. Ответа не последовало. Коба написал второе прошение, в котором просил освободить его под надзор полиции по состоянию здоровья и беспомощного положения состарившейся матери. Затем к Голицыну обратилась и сама «состарившаяся» мать.
Однако начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров имел на этот счет иное мнение и в докладе департаменту полиции писал: «Через перечисленных лиц, между прочим, выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоящий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили. Деспотизм Джугашвили многих, наконец, возмутил, и в организации произошел раскол, в виду чего в текущем месяце в Батум ездил состоящий под особым надзором полиции Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и уладить все недоразумения».
И Лавров был недалек от истины. В Батуме у Кобы действительно обострились отношения с членами местного партийного комитета, и многие были очень недовольны его манерой поведения, в которой часто сквозили превосходство и пренебрежение.
Да и в Тифлисе все шло далеко не так гладко, как того хотелось Кобе. Поговаривали, что переезд в Батум был связан с его исключением из тифлисской организации партийным судом за интриги и клевету на Сильвестра Джибладзе. И разногласия у них начались с того, что Коба высказался против привлечения в Тифлисский комитет простых рабочих из-за их неграмотности и неумения конспирироваться. А после того как комитет не поддержал его, Коба выехал в Батум, где сразу же по приезде выступил с резкой критикой Тифлисского комитета.
В середине апреля Кобу перевели в кутаисскую тюрьму. Сидевший там в тот момент Григорий Уратадзе писал о Кобе: «На вид он был невзрачный, оспой изрытое лицо делало его вид не особенно приятным. Походка вкрадчивая, маленькими шагами. Он никогда не смеялся полным ртом, а улыбался только. И размер улыбки зависел от размера эмоции, вызванной в нем тем или иным происшествием, но его улыбка никогда не превращалась в открытый смех полным ртом. Был совершенно невозмутим. Мы прожили вместе в кутаисской тюрьме более чем пол года, и я ни разу не видел, чтобы он возмущался, выходил из себя, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии. И голос его в точности соответствовал его «ледяному характеру», каким его считали близко его знавшие».
Вполне возможно, что именно таким Коба и казался окружавшим его людям. Но то, что он никогда не смеялся над шутками и не шутил сам, было истинной правдой, что весьма странно не только для грузина, но и для всякого нормального человека. Вряд ли его можно было упрекнуть в том, что он не понимал шуток, и, вполне возможно, это был признак какой-то постоянной грусти. Однако эта самая грусть, если она действительно присутствовала, не помешала ему установить с первых же дней пребывания в камере строгий распорядок: утром — гимнастика, затем — изучение иностранного языка и чтение, чтение, чтение... Приблизительно в это время он прочитал знаменитую работу Ленина «Что делать?», в которой нашел полное созвучие своим собственным размышлениям о партии — «строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров»...
Ленин произвел на бывшего семинариста неизгладимое впечатление, и, когда он читал его труд, у него создавалось такое впечатление, словно тот писал лично ему. Для того чтобы лучше понять, чем мог привлечь его Ленин, надо вспомнить, что из себя к тому времени представлял будущий вождь мирового пролетариата. В 1893 году это был уже убежденный марксист, поражавший своей теоретической подготовкой даже таких корифеев марксизма, как А. Потресов, Г. Кржижановский и П. Струве. Но уже тогда он шел против общего течения и утверждал, что главное — это цель, и для ее достижения хороши все методы, включая и террор. С необычайным энтузиазмом он подхватил мысль Энгельса о том, что «горстка решительных людей в России могла бы произвести революцию», и развил ее в своем первом большом труде «Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов». Ход его мысли был совершенно свободен от сантиментов и не омрачен никакими сомнениями, что, конечно же, действовало.
Таким образом, Ленин оставил свою первую зарубку на истории русского революционного движения. Усидчивый и начитанный, он умел веско и язвительно спорить, был уверенным бойцом, придавая преобладающее значение политическому методу. Помимо всего прочего, он уже тогда отличался прямо-таки патологической нетерпимостью даже к самой умеренной оппозиции, которая так восхищала Сталина.
Конечно, в силу молодости и необразованности Сталину даже и не приходила в голову та простая мысль, что именно тот раскол, который Ленин сначала предсказал, а потом и осуществил в русском революционном движении, в конечном счете и сгубил Россию. И единое движение могло бы даровать российским народам куда более достойное существование... Но тогда ему было не до подобных тонкостей, и вслед за Марксом, Энгельсом и Лениным он повторял ставшие для него чем-то вроде Священного Писания слова из «Манифеста коммунистической партии»: «Коммунисты... открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией...»
Ну и, конечно, Сталину очень импонировала теория борьбы классов с ее определяющим положением о том, что «буржуазия неспособна оставаться долее господствующим классом». В отличие от «потомственного дворянина» Ленина, а именно так он подписывал свои прошения, который не заработал в своей жизни ни одной копейки, Сталину слишком хорошо было известно, что представляют собой эти классы. А раз и навсегда вбитая в голову отцом ненависть к любой власти, усугубленная лицемерными монахами семинарии, только подогревала его стремление покончить с тем самым классом, который оставлял за ним право на жалкое существование.
Сыграли в выборе «новой религии» свою роль и особенности мышления Сосо. Как человек, который живет в обществе и не может быть свободен от этого общества, так и его интеллект не может формироваться сам по себе, а неизбежно зависит от бытия его носителя. 10 лет зубрения Священного Писания наложили трагический отпечаток на уже ставшее катехизисным мышление Сосо, и таким образом он заполучил «организованный» ум, которому, как это ни печально, чужды поиски и сомнения. А посему Сосо было свойственно не только систематизировать любые знания, но и раскладывать все по полочкам.
