Неожиданно Сталин вспомнил, как в теперь уже далеком 1904 году к нему на конспиративную квартиру в Баку явились два незнакомых ему господина. Это были представители фирмы братьев Нобелей. «Мы знаем вас как одного из организаторов забастовки, — заявил один из них, — и готовы внести в вашу кассу 30 тысяч рублей при условии, что забастовка продлится еще две недели...»

И ничего удивительного в этом предложении не было, поскольку всем предпринимателям давно известно, что «спокойная забастовка полезна для цен», и многие часто прибегали к ней для того, чтобы избежать залежей товаров и сырья. То же касалось и демонстраций, поскольку иногда они были гораздо выгоднее тем, против кого они устраивались.

Еще раз усмехнувшись над наивностью своих неискушенных в практической борьбе противников, Сталин согнал улыбку с лица, и оно стало жестким и холодным. Ну что же, пусть устраивают, мешать он им не будет, наоборот, поможет. И помог! Как только толпа студентов двинулась на Красную площадь с транспарантами в руках, на которых было написано: «Повернем огонь направо — против кулака и нэпмана!», «Да здравствуют вожди мировой революции — Троцкий и Зиновьев!», — к демонстрантам примкнули подобранные чекистами «не очень широкие народные массы».

Возмутились и праздновавшие свой святой праздник «трудящиеся», потребовав наведения порядка. Который и был наведен группой «возмущенных» граждан во главе с секретарем одного из райкомов партии Рютиным. Под одобрительные крики «трудового народа»: «Бей оппозиционеров!» и «Долой жидов-оппозиционеров!» Справедливости ради надо заметить, что и очень многие демонстранты выразили свое возмущение новой выходкой оппозиции, которая мгновенно превратилась в целую цепь скандалов, драк и потасовок.

В это время Сергей Эйзенштейн монтировал картину «Октябрь», которую собирался показать после торжественного заседания в Большом театре. Ночью в монтажной неожиданно для всех появился Сталин и приказал вырезать все кадры с Троцким и раз и навсегда забыть о его существовании. Что и было исполнено...

Через неделю «Октябрь» вышел на экраны, но уже без «демона революции». Фильм очень понравился Крупской, и она восторженно писала в «Правде»: «Чувствуется, что зародилось и у нас и уже оформляется новое искусство...» И была права. Именно тогда у нас зародилось и оформилось новое искусство. Почти на целых 80 лет, в течение которых партийные чиновники издевались над здравым смыслом и забивали неугодных. Порой даже насмерть...

16 ноября 1927 года на совместном заседании ЦК и ЦКК после обсуждения событий 7 ноября на Красной площади было принято решение исключить Троцкого и Зиновьева из партии. Что же касается остальных активных участников оппозиции, то все они были выведены из состава ЦК и ЦКК. Исключение Троцкого из партии стало причиной самоубийства видного советского дипломата А.А. Иоффе, достаточно известного в партийных и государственных кругах. Его похороны были устроены по самому высшему разряду.

Гроб с телом Иоффе установили в здании Наркоминдела на Большой Лубянке. Собралась огромная толпа, большинство которой состояло из поклонников и сторонников Троцкого, и под их приветственные возгласы лидеры оппозиции с великим трудом пробирались сквозь плотные ряды пришедших проститься с Иоффе. Когда гроб был доставлен на Новодевичье кладбище, от имени ЦК выступил Чичерин, а за ним говорили Троцкий, Каменев и Зиновьев. Против своего обыкновения, Троцкий говорил довольно вяло, никаких выпадок на партию и Сталина не допускал и долго мямлил о необходимости партийного единства.

Зато Зиновьев в тот день показал все, на что был способен, и, забыв, по всей видимости, почему он оказался на кладбище, заговорил о преступлениях Сталина, который предал интересы партии и попирал права ее членов. Но самое неприятное случилось после того, как гроб был опущен в могилу и все направились к выходу, где стояла воинская часть, присланная то ли для салюта, то ли для поддержания порядка.

Из окружения Троцкого выскочил какой-то молодой человек весьма экзальтированного вида и, подбежав к строю, прокричал: «Товарищи красноармейцы! Кричите «ура» вождю Красной Армии товарищу Троцкому!» «Наступила критическая минута, — вспоминал очевидец этих событий Якубович. — Никто в строю не шевельнулся. Царила мертвая тишина. Л.Д. Троцкий стоял в нескольких десятках шагов — тоже молча — и смотрел в землю. Потом повернулся и пошел к автомобилю. За ним последовали Зиновьев и Каменев».

Что ж, все правильно. Новое поколение красноармейцев не знало Троцкого, не участвовало в Гражданской войне и было воспитано в новом духе. И имя Троцкого им ни о чем не говорило. Да и с «пролетарской опорой» дела обстояли далеко не блестяще. И как показали итоги предсъездовской дискуссии, политику ЦК поддерживали 738 тысяч членов партии, в то время как за оппозицию стояли всего 4000 человек.

И не случайно, выступая на Московской губернской партконференции 23 ноября, Сталин заявил: «Провал оппозиции объясняется ее полной оторванностью от партии, от рабочего класса, от революции. Оппозиция оказалась кучкой оторвавшихся от жизни, кучкой оторвавшихся от революции интеллигентов,— вот где корень скандального провала оппозиции».

В декабре 1927 года открылся XV съезд партии, оппозиция на нем была представлена всего несколькими делегатами, да и то с совещательными голосами. Да и тем не давали говорить. И стоило только на трибуне появиться Каменеву и Раковскому, как на них посыпались проклятия и отборная ругань. Хотя сражаться они уже не собирались. И, как очень тонко заметил Троцкий, после событий 7 ноября единственным желанием Зиновьева и его сторонников было как можно скорее капитулировать.

Недалеко от них ушли и сами троцкисты, и уже 10 декабря съезд получил послания самых видных из них с просьбой разрешить им сохранить свои взгляды и обещанием распустить фракции. Однако Сталин был непреклонен. «Я думаю, товарищи, — под одобрительный гул заявил он, — что ничего из этой штуки не выйдет». В результате съезд пришел к выводу, что «оппозиция идейно разорвала с ленинизмом и переродилась в меньшевистскую группу», и исключил из партии 75 лидеров «объединенной» оппозиции и 15 «децистов». Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек, Раков-ский, Смилга, Пятаков, Лашевич и многие другие известные в партии люди оказались изгоями.

Так очень ненавязчиво, как бы подчиняясь другим, Сталин приступил к тому, о чем уже говорил на одной из партконференций: к хирургическому вмешательству и отсечению от партии ненужных ему в ней людей. Чуть ли не на следующий день зиновьевцы попросились назад. На что съезд предложил им обращаться в свои парторганизации в индивидуальном порядке, а самим парторганизациям рекомендовал «очистить свои ряды от всех явно неисправимых элементов троцкистской оппозиции».

Даже при всем желании два предыдущих партийных форума было трудно упрекнуть в демократизме, но тот откровенно тоталитарный разгул, который царил на XV съезде, не шел ни в какое сравнение с теми отдельными инцидентами, которые имели место раньше. И стоило только взойти на трибуну кому-нибудь из замеченных в симпатиях к оппозиции, в зале поднимался невообразимый шум, слышались грубая ругань и оскорбительные выкрики.

Да что там выкрики! Многие верные Сталину партийцы требовали расправы над членами оппозиции и прекращения каких бы то ни было дискуссий в партии. «Надо установить жесткий режим в партии, — уже даже не говорил, а кричал член ЦК Ф. Голощекин, — надо установить жесткий режим в советской работе. Мы, товарищи, на этом срежемся, если будем миндальничать с оппозицией!» Председатель Совнаркома А. Рыков шел еще дальше. «По обстановке, которую оппозиция пыталась создать, сидят в тюрьмах очень мало, — заявил он. — Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется несколько увеличить в ближайшее время!» А делегат от Москвы Г. Михайловский потребовал запретить любые дискуссии в партии, как это и было раньше.