За четыре года Отечественной войны советские войска одержат много славных побед, но сражение под Москвой и по сей день стоит особняком. Именно здесь, в белоснежных степях под Москвой, был разбит миф о непобедимости немецкой армии и впервые русское воинство осознало, что победа и на самом деле может быть за ним!
«Когда меня спрашивают, — писал в своих воспоминаниях Жуков, — что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву». Хотя эта самая битва стоила маршалу большого нервного напряжения. Далеко не всегда его отношения со Сталиным были ровными, и очень часто между ними вспыхивали острые конфликты.
Все еще не веривший в способности своих военачальников взявший на себя командование Сталин допустил в первые месяцы войны немало ошибок, и тем не менее тот же Жуков всегда повторял: «И.В. Сталин был все это время в Москве, организуя силы и средства для разгрома врага. Надо отдать ему должное. Возглавляя Государственный Комитет обороны и опираясь на руководящий состав наркоматов, он проделал колоссальную работу по организации необходимых стратегических резервов и материально-технических средств. Своей жестокой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного».
После войны будут много говорить об отношениях между Жуковым и Сталиным, особенно об их «идейных» расхождениях в первые месяцы войны. Да, Сталин почти всегда заставлял Жукова делать то, что считал нужным в первую очередь именно он, Верховный Главнокомандующий. Но все же что-то изменилось в нем в те дни. И вот как описывает поведение Жукова генерал
Белов, с которым тот был у Сталина: «Он говорил резко, авторитетным тоном. Можно было подумать, что старшим по званию здесь был он. И Сталин принимал это как должное. На лице его ни разу не появилось что-нибудь похожее на раздражение».
Что ж, все правильно, и каким бы великим ни считал себя Сталин, даже он, наверное, понимал, что Жуков лучше его знает, что надо и чего не надо было делать. Потому и «принимал... как должное». И тем не менее страшная катастрофа первых месяцев войны так, похоже, ничему его не научила. Как и Гитлер, он не довольствовался только одним стратегическим ведением войны и постоянно вмешивался в разработку военных операций.
Когда надо, а чаще всего, когда не надо, Сталин вызывал к себе командующих фронтов даже без консультаций с Генеральным штабом о целесообразности таких вызовов. В самый разгар сражений Сталин вызывал их к телефону и либо отчитывал за «неумение воевать», либо давал очередные ценные указания. Ну а то, что этим самым он только вносит сумятицу и обрекает войска на ненужные жертвы, его не волновало. Привыкнув во времена революции и Гражданской войны к крику, Сталин и сейчас, не доверяя никому, считал, что главное — вселить страх в командиров, чтобы те, в свою очередь, загоняли солдат, не считаясь ни с какими жертвами ради поставленной великой цели.
И как только отгремели последние залпы битвы под Москвой, Сталин лично приступил к подготовке планов контрнаступления. Грандиозного по своим масштабам и... совершенно не подкрепленного ни техникой, ни людскими ресурсами.
По мысли Сталина, контрудары должны были наноситься на огромной территории от осажденного на севере Ленинграда до окруженного на юге Севастополя. После снятия (непонятно только каким образом) блокады Ленинграда, обе германские группировки армий «Север» и «Юг» должны были попасть в окружение. Что должно было дать толчок к вытеснению из Крыма и с Украины группы армий «Юг».
Маршал Шапошников понимал иллюзорность этих планов, но, больной и осторожный, со Сталиным не спорил. 5 января 1942 года он без каких бы то ни было комментариев зачитал сталинский план общего наступления на заседании расширенной Ставки. А когда Жуков и Вознесенский попытались было внести в него хоть какие-то коррективы, Сталин только досадливо отмахнулся от них. «Что вы впустую тратите время? — сказал им после совещания один из штабных работников. — Директивы уже разосланы по фронтам!»
Сказано — сделано! В январе Красная Армия перешла в общее наступление по фронту длиной почти 4600 километров при средней температуре минус 30 градусов! Воевать было трудно, однако Сталин читал только те донесения разведки, которые выдавали желаемое за действительное, и постоянно посылал своих представителей — Мехлиса, Булганина и Маленкова — на фронты: подстегивать нерадивых командующих. И те подстегивали! Особенно преуспевал Мехлис, ничего не понимавший в военном деле и вносивший больше суеты и неразберихи, нежели столь нужной по тем трудным временам помощи.
Сталин метал молнии, грозил, расстреливал и смещал командующих фронтов, но... все было напрасно, и в конце марта случилось именно то, о чем его предупреждали военачальники и штабные работники. Советское контрнаступление захлебнулось самым печальным образом, и ни одна из поставленных Сталиным задач так и не была выполнена...
Как ни печально, но Сталин не хотел (а вернее, и не мог) понять той простой вещи, что для восполнения катастрофических потерь кампании 1941 года нужно время. Да и как можно было бросаться в бой с открытым забралом, когда к концу ноября 1941 года общее производство советской промышленности сократилось почти двое, германская оккупация уничтожила большинство из того, что было создано в 1930-е годы, а армия понесла огромные потери убитых, раненых и попавших в плен.
Но, увы, и по сей день страдавший революционным нетерпением Сталин ждать не желал. Хотя немецкие войска мало напоминали тех крестьян, которых он насильно загонял в колхозы. Недовольный развитием событий, он приказал Ставке разработать план военных действий на весну 1942 года. Заключение Генерального штаба о переходе армии к обороне ему не понравилось, однако он не стал зачеркивать все сделанное штабными работниками и на этот раз попытался соединить генеральную линию на оборону с «частичными наступлениями». «Давайте не будем засиживаться в обороне, — сказал он на одной из встреч со штабными работниками, — сложив руки, и ждать, пока немцы атакуют первыми. Мы сами должны нанести серию ударов, чтобы предупредить их на широком фронте и расстроить подготовительные мероприятия противника».
Как видно, и здесь сказалось мышление революционера: идти впереди обстоятельств. После того как немецкая армия потерпела первое поражение во Второй мировой войне, потеряв в «белоснежных полях под Москвой» огромное количество живой силы и техники, Сталин окончательно воспрянул духом. Потому и заявил в феврале 1942 года:
«Момент внезапности и неожиданности был израсходован полностью. Тем самым было ликвидировано то неравенство в условиях войны, которое было создано внезапностью... Инициатива теперь в наших руках, и потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не могут сдержать напор Красной Армии. Недалек тот день, когда... на всей Советской земле снова будут победно реять красные знамена».
Конечно, здесь слышится все та же эйфория от успехов, и Сталин снова начинал выдавать желаемое за действительное.
В 1942 году «разболтанная ржавая машина Гитлера» была еще очень сильна, иначе Сталину вряд ли бы пришлось отдать, возможно, свой самый страшный приказ №227, который был более известен как «Ни шагу назад!» Да, немцы понесли жестокое поражение, но благодаря могучему военно-промышленному потенциалу Гитлер сумел в считанные недели не только восстановить военную силу и технику, но даже увеличить! И если в июне 1941 года под ружьем в вермахте находились 5,5 миллиона человек, то к июлю 1942 года он насчитывал уже 6,2 миллиона солдат и офицеров. Увеличилось количество танков, орудий и самолетов.
И по большому счету, дело было не во внезапности, а в том простом факте, что к началу войны вермахт намного превосходил Красную Армию. И если бы даже сам Гитлер назвал Сталину день начала войны, мало бы что изменилось. Нельзя было за полтора года, которые прошли со дня окончания войны с Финляндией, подготовить качественно новую армию.
