Да, подобное насилие выносили и миллионы людей, живших при тоталитарных режимах. Но, как уверяет известный психолог Элис Миллер, между насилием над ребенком и взрослым человеком имеется большая разница. Ребенок не имеет права открыто выразить все то, что он на самом деле чувствовал по отношению к своему родителю, которого он, согласно четвертой заповеди, не имел права ненавидеть. И то, что страдания он принимал от мучителя, которого был обязан любить, могло оказать необратимое влияние на его психику. Став взрослым, он хотел повторить эти переживания, но только на других, и таким образом порабощенный становился поработителем, если для этого имелись возможности. А у Сталина они имелись.
«Тяжкие, незаслуженные избиения мальчика, — писал о Сталине друг его детства Иосиф Иремашвили, — сделали его таким же жестоким и бессердечным, как его отец». Но гораздо хуже было то, что теперь он был уверен: человек, которому должны подчиняться другие, должен быть именно таким, как его отец. И именно поэтому, по словам того же Иремашвили, «в нем выработалась глубокая неприязнь ко всем, кто был выше его по положению». «С детских лет, — писал он, — целью его жизни стала месть, и этой цели он подчинил все».
Неудивительно, что опыт первых ле,т жизни, которые Сталин провел среди отбросов общества: воров и других антисоциальных элементов, когда он и сам, по сути, мало чем отличался от «кинто», как называли грузины уличных босяков, не мог не породить в нем целые психологические комплексы, от которых он так и не смог избавиться до конца жизни. И именно поэтому Сталин был груб, невоспитан и очень тяжел в общении. Потому постоянно и крыл матом, несмотря на свое прекрасное знание русской литературы. Да и в революцию он пришел под влиянием этих самых комплексов, движимый скорее озлоблением против всех и вся и ненавистью к власть имущим, нежели идеалистическими представлениями или преданностью идее.
Не встречая ни в ком сочувствия, Сталин никому не доверял уже с самых ранних лет (да и сам не вызывал доверия) и всегда считал, что лучшим способом решения любых проблем была «хорошая драка». Огромную роль в его последующем отношении к людям играла и мстительность, которая объяснялась далеко не одним его кавказским происхождением. Исключительная память не только на Толстого и Чехова, но и на обиды позволяла ему вынашивать эти самые обиды годами. Что он продемонстрировал уже в школе.
А однажды он поразил своих товарищей, обсуждавших, какой день можно считать удачным, заявив: «Для меня это тот день, когда у меня возникает остроумный замысел виртуозной мести врагу и мне удастся блестяще довести его до конца, прийти домой и спокойно уснуть». И что особенно поражает, так это даже не рассуждения о сладкой мести, а то, что после этого он мог совершенно спокойно уснуть. В свое время сам Ленин будет говорить о его грубости как о «пустяке, который может приобрести решающее значение».
Конечно, с годами Сталин пообтесался, и все же грубость всегда оставалась одной из основных черт его характера. И ему ничего не стоило выплеснуть всю злость на того, кто действовал ему на нервы. При этом он резко, буквально в минуту, мог навсегда изменить свое отношение к тому или иному человеку. Что крайне печально сказывалось на судьбе этого самого человека после того, как Сталин получил абсолютную власть.
Отсутствие должного воспитания и грубость сыграли определенную роль и после того, как он попал в окружение ближайших соратников Ленина, многие из которых провели долгие годы за границей и умели вести себя.
И, конечно, Сталин испытывал известный комплекс неполноценности, общаясь с Троцким, Каменевым, Бухариным, Луначарским, на фоне которых он выглядел диким провинциалом. Особенно если учесть, что все эти люди, и в частности Троцкий, считали его в общем-то «азиатом» и смотрели на него сверху вниз. Да и как можно называть человека, который при всех мог бросить в жену апельсиновой коркой или окурком. Впрочем, трудно требовать от людей, для которых мессией являлся пролетариат, чего-нибудь другого и весьма сложно представить себе, как на званом ужине Лавр Георгиевич Корнилов швыряет в свою супругу куском селедки.
Отсюда шла и та неприязнь, которую сам Сталин, в свою очередь, испытывал ко всем превосходившим его по уровню образования и воспитания людям, к той легкости и непринужденности, с какой они беседовали на самые сложные политические темы и излагали свои мысли на бумаге.
И, как знать, не потому ли с таким желанием и страстью он избавлялся от всех этих «писателей», как он презрительно называл тех, кто долгое время жил в эмиграции. И, конечно, куда лучше чувствовал себя среди таких людей, как Ворошилов, Молотов и тот же Маленков. Он не только чувствовал себя выше их на голову, но и не давал им учиться. Как это было с тем же Ворошиловым, когда Сталин на его вопрос о том, когда же он будет учиться сам, написал ему: «Никогда!»
Безусловно, такое окружение еще скажется как на самом Сталине, так и на стране. Но тогда, в конце 1920-х и в середине 1930-х годов, он вряд ли думал об этом. А вот то чувство недоверия ко всем и вытекавшей из него скрытности, которые Сталин вынес из детства, в конечном счете сыграли на него. С самых ранних лет он научился держать свои замыслы в себе, и те, кто хорошо его знал в 1920-е годы, впоследствии с изумлением, а многие и с испугом поняли, какой образ вынашивала в себе эта «самая выдающаяся посредственность партии», это «серое пятно», как называл его Суханов.
Замечание Ленина о грубости Сталина заставило его измениться (но только внешне), и в ближайшие несколько лет он сдерживал себя и играл роль скромного партийца. Да и потом, верный своему подпольному прошлому, которое тоже наложило на него неизгладимый отпечаток, он предпочитал «не высовываться» и никогда не наносил удар сам, а предпочитал действовать чужими руками.
«Сталин, — уверял А. Буллок, — отличался точным чувством момента и развитой интуицией, что позволяло ему определять сильные и слабые стороны противника. Бесспорно, Сталин был выдающимся организатором и руководителем, но при этом отличался дурным характером и тяжелым нравом. Так, например, удивительная обстоятельность, умение вникнуть во все подробности парадоксально сочетались в нем с инстинктивной подозрительностью — особенно по отношению к собственным сотрудникам и тем, кто пытался доказать ему свою преданность. Хитрость, коварство стали его второй натурой. Если позволяли обстоятельства, он предпочитал действовать тайком, ведя закулисные интриги, избегая открытой конфронтации, вынуждая противника первым обнаружить свои намерения, не спускал с него глаз и, захватив врасплох, находил того, кто был готов вонзить нож в спину ничего не подозревающего врага».
Все правильно, и видно совсем не зря тогда еще Сосо с таким интересом изучал творения Маккиавели, труды которого одно время были его настольными книгами. И не было, наверное, ни одной интриги или приема, которого бы Сталин не «списал» со своего духовного отца.
Наряду с отцом сыграла в его детстве определенную роль и мать. Причем, по всей видимости, двоякую. С одной стороны, она как бы давала молчаливое согласие на избиение сына и превращалась в невольную пособницу отца. Но, с другой — нередко вступала на защиту сына и сделала, наверное, даже больше, чем могла, чтобы устроить его будущее. В то же время она слепо верила в высокое предназначение своего сына (другое дело, какое) и, как могла, внушила эту уверенность ему самому.
Второй фазой становления характера Сталина стало его пребывание в Тифлисской духовной семинарии, где он уже очень быстро убедился, что его учителя точно так же неразборчивы в воспитательных средствах, как и его буйный родитель.
Тотальная слежка, стукачество, постоянная ложь не могли не породить в его душе не только чувство протеста против этой мрачной жизни, но и тяжелой ненависти как ко всем этим людям, так и к породившему их укладу жизни. Его врагами были теперь не только убогие монахи, но и все стоявшие выше их чиновники, и, по собственному признанию Сталина, именно семинария сделала из него революционера.
