В этом он не ошибался! Первый состав Совнаркома не столько пахнул, сколько вонял революцией, поскольку большинство народных комиссаров не имели даже приблизительного представления о том, чем им теперь предстояло заниматься. Как, впрочем, и сам Ленин, который стал во главе кабинета министров и взял на себя куда более широкие полномочия, нежели Витте или тот же Столыпин. Что же касается его министров, то они назначались исключительно за их преданность партии и лично Владимиру Ильичу, а отнюдь не за специальные знания и умение работать...
И о том, каким инфантильным мечтателям досталась огромная и разрушенная страна, лучше всех других поведал Молотов. «Первые три дня, — вспоминал он, — мы из Смольного не выходили, сидели рядом — я, Зиновьев, Троцкий, напротив Сталин, Каменев. Новую жизнь мы представляли отрывочно. Ленин, например, считал, что в первую очередь у нас будет уничтожен... гнет денег, гнет капитала, чтобы в 1920-х годах с деньгами покончить». Вот потому мы и по сей день имеем то, что имеем. А вернее, не имеем ничего — ни сытой, достойной жизни, ни радостной и беззаботной юности, ни покойной и обеспеченной старости. Потому что именно этим предававшимся бесплодным мечтам людям предстояло строить новую жизнь.
Пройдет всего год, и Ленин с нескрываемой злостью воскликнет: «У нас 18 наркоматов, из них не менее 15 — никуда не годны — найти везде хороших наркомов нельзя». Особенно если не искать и ставить на посты министров людей с образованием церковно-приходской школы. И, слушая этот вопль души, можно было подумать, что этих самых никуда не годных наркомов Ленину навязал, по крайней мере, Керенский. Но... нет, всех этих людей находил и назначал сам Ленин, и злиться ему, в конечном счете, надо было только на самого себя.
И что самое печальное, он знал, что делал! Иначе как объяснить его послание в Берн в июне 1918 года А.А. Иоффе: «Едут к Вам Сокольников и Бухарин, а кажись, и Ларин(!). Пользуюсь случаем, чтобы Вас несколько предупредить... Бухарин лоялен, но зарвался в «левоглупизм» до чертиков. Сокольников свихнулся опять. Ларин — мечущийся интеллигент, ляпала первосортный. Поэтому будьте начеку со всеми этими премилыми и препрекрасными делегатами».
А вот еще один образчик того, как Ленин относился к работе. Летом 1918 года на фронт к Кедрову прибыли некие Уралов и Ногтев для организации работ со взрывчаткой. И каково же было изумление Кедрова, когда он ознакомился с характеристикой, которую дал Ильич присланным двум «специалистам». Вождь рекомендовал их «как преданных и стойких товарищей, хотя и незнакомых с подрывным делом». Остается только добавить, что этим «незнакомым с подрывным делом» товарищам надлежало подготовить к взрыву котласские огнеприпасы и взорвать их в нужную минуту!
«У нас, — писал А.А. Иоффе, — человека берут от сохи и назначают членом коллегии НКРКИ не потому, что он что-нибудь понимает в инспекции или когда-нибудь этим интересовался, а только потому, что ему надо заткнуть глотку и «орабочить» РК инспекцию...»
В отличие от большинства первых народных комиссаров Сталину было намного легче. Хотя бы потому, что ему не пришлось преодолевать саботаж доставшихся ему в наследство царских чиновников. По той простой причине, что никаких учреждений по национальным вопросам в царской России не было. У него, надо заметить, вообще ничего не было, даже комнаты. И тогда ему вызвался помогать польский революционер С.С. Пестковский. Он быстро нашел комнату в Смольном, повесил на ней табличку с надписью «НАРКОМНАЦ», а затем отправился к Троцкому и выпросил у него 3000 рублей. К вечеру того же дня в Наркомнаце появился еще один сотрудник. Им оказался приятель Пестковского по каторге Феликс Сенюта.
Впрочем, Сталин недолго ютился в этой комнатушке. В декабре Ленин приказал предоставить сталинскому ведомству помещение Совета бывшего МВД и выделить 500 тысяч рублей. А уже 1 ноября они подписали Декларацию прав народов России, в которой были отражены основные принципы национальной политики нового советского государства. Отмена всех национальных и религиозных ограничений или привилегий, равенство всех народов, свободное развитие всех национальных и этнических групп, право на самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельных государств...
Так начиналось правление Ленина. С первых же дней пребывания у власти вождь куда как убедительно доказал, что в политике нет и не может быть даже намека на нравственность. И когда всего через два дня после переворота против большевиков выступили верные присяге юнкера петербургских военных училищ, их просто-напросто расстреляли из пушек. Теперь могли видеть все: новая власть — не Керенский и шутить не будет!
Покончив с «мальчишками», Ленин приказал закрыть неугодные ему газеты, чтобы не мутили и без того мутную революционную воду. Как видно, Ильич уже тогда начинал страдать провалами в памяти и напрочь позабыл о том, как в 1903 году требовал от Николая II «свободы сходок, свободы печати и амнистии всех «политиков» и всех «сектантов», а летом 1917-го обвинял Керенского в захвате «фактической государственной власти», арестах большевиков и «закрытии их газет не только без суда, но и без постановления правительства». Надо полагать, Ильичу было бы намного легче, если бы «Правду» закрыли по специальному постановлению правительства.
Да и с Марксом как-то не складывалось. Что-то он там напутал со свободной печатью, которая, по его мнению, была «зорким оком народного духа, воплощенным доверием народа к самому себе и тем духовным зеркалом, в котором народ видит самого себя, а самопознание есть первое условие мудрости».
Но... не нравилось вождю это самое самопознание, и он запретил даже те социалистические газеты, которые издавали Плеханов и Горький. «Буревестник революции» не выдержал и назвал Ленина «расчетливым лжецом, у которого не вызывают никаких чувств ни жизнь, ни честь пролетариата». Рабочий класс, по его словам, представлялся Ленину не миллионами живых людей, а какой-то рудой, над которой он ставил свои бесчеловечные опыты. А посему призывал не допустить, чтобы «авантюрист и безумец обременил его ответственностью за позорные, бессмысленные и кровавые преступления, отвечать за которые когда-нибудь придется не Ленину, а пролетариату».
Производили ли все эти причитания первого пролетарского писателя хоть какое-нибудь впечатление на Сталина? Вряд ли. Революционер до мозга костей, он давно уже жил по законам и нормам революционного времени и исповедовал тот самый лозунг, который уже позже выдвинет сам «буревестник революции»: «Если враг не сдается, его уничтожают!»
Для его уничтожения уже 7 декабря 1917 года была создана знаменитая Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. ВЧК имела свои вооруженные силы, а со второй половины декабря при местных Советах стали создаваться свои собственные ЧК. В 1921 году общая численность сотрудников ВЧК, к задачам которой прибавилась охрана государственных границ, составляла 31 тысячу человек.
Но самым интересным было то, что никаких чрезвычайных полномочий у этой самой комиссии не было. Поначалу в ее обязанности входила также борьба с забастовками служащих правительственных учреждений. Несколько позже слова «с саботажем» были заменены на «и преступлениями по должности». Надлежало ЧК бороться и с так называемыми пьяными погромами (разграблением винных складов) и бандитизмом «под флагом анархизма».
Что касается правовой основы, то в самом начале своего существования ВЧК имела право только на арест с дальнейшей передачей арестованных в следственную комиссию трибунала, откуда те шли уже в суд. Однако в связи с наступлением немцев 21 февраля 1918 года ВЧК получила право внесудебного решения с применением высшей меры наказания. И вот с того самого дня ВЧК стала «чрезвычайкой» в истинном значении этого слова, поскольку декрет «Социалистическое Отечество в опасности» провозглашал: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». И теперь выведенные из-под всяческого юридического контроля чекисты не только занимались оперативной работой, арестовывали, но и судили, подменяя собой следственные и судебные органы. Конечно, это не могло не вести к самым пагубным последствиям. Ведь что спрашивать с людей, которые обладали правом расстреливать любого на месте?
